Хроники уходящего Города

К предыдущей главе: Брейн-Ринги

Старый краб, не чуждый блажи,
Занял пост на женском пляже.

Говорят, у них на дне
Девки голые в цене.
Дмитрий Сухарев

Киевские любители солнечных ванн делились на почитателей Центрального пляжа, Гидропарка, им. Ватутина и диких днепровских лагун.

Намытый в начале 70-х Гидропарк считался наиболее продвинутым, с улучшенными пляжными услугами. Возвели отхаркивающие пивные автоматы, подозрительные буфеты, детские аттракционы, ресторации «Охотник», «Млин», шашлычную «Колиба».

Все эти заведения активно посещались отдыхающими, но не снимали проблемы стихийного берегового пьянства. Редкая компания не тащила с собой стратегический запас алкоголя в сетках-«авоськах», охлаждаемый потом в прибрежных водах. Как можно было употреблять на солнце 18-градусное «чернило», остается загадкой. Очевидно, поколение, не ознакомленное с пепси, синтетическими лонгерами и прочими тонизирующими средствами современности, было покрепче.

Ресторан «Охотник» представлял собой белое двухэтажное строение в баварском стиле. В меню обозначалась дичь, оленина и медвежатина. Реалии были несколько иными. Заказавший жаркое в горшочке зачастую вместо мяса обнаруживал огрызок хлеба, в худшем случае, обрывок тряпки, заложенные по запарке в порционное блюдо сильно выпивающим поваром.

Пляжный пятачок возле ресторана был зарезервирован околоторговым людом. Высшим куражом было отведать ухи прямо на песке и принять запотевшую рюмашку с подноса стоявшего по пояс в воде в плавках и белой «халдейской» куртке официанта.

Обедающие на веранде часто обстреливались женской обувкой дам полусвета, устраивающих лежбище вокруг ресторана. «Педали» были на платформе и весили соответственно. Удачей было попасть в тарелку с первым блюдом. Эти петарды, гигикая, запускал олимпийский чемпион-тяжеловес, завсегдатай пятачка, предпочитающий изнурительным тренировкам мужские забавы. Обрызганные окрошкой, возмущенные посетители, узрев габариты шутника, начинали кисло улыбаться, снимая все претензии.

Вотчиной киевских ловеласов восьмидесятых была территория Молодежного пляжа . Ландшафт свободной охоты несколько портили особи, именующиеся позднее бодибилдерами, дефилирующие павлиньей походкой среди топчанов, отвлекая демонстрацией своих стероидных прелестей потенциальную дичь. Серьезной конкуренции честным блядунам они не составляли. Самолюбование, косноязычие и ослабленная приемами анаболиков крайняя плоть превращали скульптурных красавцев в обыкновенные манекены.

Самым настырным считался возрастной качок Государь. Эксгибиционист, как любой из них, он начинал обнажаться уже на перроне метрополитена. Неземную красоту портила чрезмерная шерстистость спины и пасторская плешь-тонзура. Покачав с предоргазменным рычанием пресс на перекладине, он выходил в народ, изображая загадочного героя, бросая нудные реплики.

Убрать его с поля можно было так: стайке отдыхающих нимфеток давался инструктаж и покупалось мороженое-гонорар. После короткой репетиции длинноногие бройлеры-школярки выстраивались шеренгой перед монументально напрягшимся объектом и хором скандировали:

– Дядя Саша, Государь, ну у вас фигура – вы, наверно, физкультура?! После синхронного девичьего поклона и попыток пощупать волосатый бицепс культурист-зануда спешил ретироваться.

Добраться, благодаря метро, до Гидропарка было гораздо быстрее, чем тащиться по пешеходному мосту на Центральный пляж, но целое поколение киевлян предпочитало именно его. Особым кайфом было спуститься днепровскими кручами на слегка покачивающийся в знойном мареве мост, получая адреналиновые укольчики от кажущейся зыбкости настила и высоты. Это путешествие обязывало к вдумчивому, основательному отдыху, исключая транзитную легкомысленность Гидропарка.

Пешеходный мост переходил в аллею, упиравшуюся в круглый павильон-столовку, кормившую по талонам спортсменов водных видов, базировавшихся на Матвеевском заливе. С уменьшением финансирования спорта распределитель прикрыли, и потенциальное доходное место являло собой заколоченный образец плановой советской экономики.

Заасфальтированные дорожки парковой зоны Труханова острова были утыканы загаженными птицами шедеврами соцреализма – дикими гипсовыми изображениями крупнокалиберных гребчих, пионеров-горнистов и оленей с отбитыми рогами. С наступлением сумерек силуэты полуразрушенных символов сталинской эпохи пугали выползающие из прибрежных кустов влюбленные парочки, спешившие до 11 вечера пересечь мост, закрываемый на ночь милицией. Опоздавшие и не имеющие возможности ублажить трехрублевкой строгих стражей моста рисковали кормить злых речных комаров до утра.

Среднестатистический пляжник обязательно брал с собой заветный бутерброд с баночкой домашнего компота. Все это заботливо укладывалось в холщовую торбочку с исполненными шелкографией смазанными физиономиями Демиса Руссоса или шведского квартета. Народ желал быть в модной струе, и штампуемая подпольными артелями тара пользовалась бешеным спросом.

Бесшабашная молодежь шиковала туровскими фирменными сумками «Air France», «Pan America» и не брезговала дурно пахнущим шницелем, вареным яйцом недельной свежести и бутылкой-другой «Жигулевского» или «Московского» пива – неизбежным пляжным общепитовским ассортиментом.

К слову сказать, современного пивного ажиотажа среди молодежи тех лет не наблюдалось. Бутылочное советское исключало консерванты, делалось на натуральной основе. Пиво пили все, но дудлить из горлышка возле гастронома позволяли себе только законченные хроны, и то в утреннее время, дожидаясь заветного открытия ликеро-водочного отдела. Встретить с открытой пивной бутылкой представительницу прекрасного пола было немыслимо. Также исключался любой контакт с особой, пахнущей специфическим перегаром.

К счастью (и неудовольствию современных пивных концернов), на потребителей старше 45 почти не действует пресловутый 25-ый кадр идиотической рекламы, калякающей на молодежном сленге. Хочется помечтать, что любой здравомыслящий «чел» (не могу удержаться от современного определения гомо сапиенса), всю жизнь отрицавший вдалбливаемые властью официозные стереотипы, воспримет круглосуточную пивную оду, как посягательство на внутреннюю свободу. А в результате максимально откажется от потребления синтетического пойла и даст отдышаться уставшей от излишеств печенке.

В те годы пожелавшим навсегда избавиться от пивной зависимости достаточно было заглянуть в торговую точку финской сборки возле входа в фуникулер со стороны Подола.

Чичуня


Здесь заправляли Шурик Чичуня с напарником Пецей. Сразу приведу выдержку из «Книги жалоб и предложений», по правилам советской торговли выдаваемой по первому требованию:

«Был погожий и ясный день, и мне захотелось выпить пива. За стойкой стоял рыжий мужчина лет сорока, краснолицый и сильно выпивший. Он налил мне в кружку без уха. На мой вопрос, за что держаться, предложил держаться за х… На это я сказал спасибо и потребовал Книгу жалоб. Книгу мне вынесли, но при этом произвели насилие. Нанеся удар ногой по копчику. Еще раз спасибо. Мой адрес город Черкассы, прапорщик Советской Армии, Зозуля Николай».

Можно смело утверждать, что не лишенному поэтической жилки прапорщику-сапогу повезло. Он не успел отведать яств от Томы – крашенной сажей обрюзгшей буфетчицы, выдающей в соседнем окошке пивного комплекса соответствующую закуску.
Трезвой Тому никто никогда не видел. Шатаясь и сбивая пластиковые стулья, она бродила между столиками, подбирая с земли неугрызимые останки – желваки проданного ею накануне «шашлыка». Приговаривая: «для кошечек, для вас, родимых», – по новой нанизывала ошметки на шампур, перемежая их кусочками маринованного яблочка.

Самым неприятным была навязчивая демонстрация варикозных нижних конечностей.

– Как вам мои ножки? – кокетничала Тома, задирая полы крайне несвежего халата и вызывая рвотные позывы у клиентов, уже отведавших дрожжевой кислятины и кошачьего меню.

В зимний период ларьки предлагали ноу-хау – подогретое пиво: в лучшем случае, в кружки «с ушами и без» на треть нацеживался разбодяженный бир, из электрочайника доливали вторую треть кипятком (не понравившемуся клиенту воду заменяли уриной) и на две трети наполненная тара с ковбойским шиком запускалась по стойке.

Какой силой духа нужно обладать, чтобы после подобного угощения продолжить пивной алкоголизм?

Береговые ветераны и сейчас вспоминают знаменитый Подольский пляж – северную оконечность Труханова острова.
Каботажная доставка подольских семей осуществлялась рейсовой баржой – дредноутом, именуемым в народе «лаптем», чудом грузоподъемности, борта которого шли вровень с днепровской волной, вызывая ассоциации с бегущей из Крыма армией Черного барона. Прибывшая «мичпуха» с шумом высаживалась на берег. Стелились огромные семейные покрывала, налаживались привезенные с собой примусы, на которых разогревался классический куриный бульончик и «эсик-флейш» (кисло-сладкое жаркое).
Создавалось впечатление, что изголодавшиеся подоляне наконец нашли землю обетованную. Отовсюду картаво звучало:
– Дорочка, Фима, садимся, все готово, – за руку выдергивая младшее поколение, с опаской барахтавшееся на мелководье.
Пора перейти к реальным пляжным персонажам, без которых береговой пейзаж остался бы лишенным красок
.
В разношерстной молодежной компании, благодаря немыслимым наколкам и писклявому тенорку, выделялся худощавый и прыщавый субъект – Карандаш.

История татуажа такова: с юных лет ознакомленный со всеми сортами крепленых вин, часто ночующий под поливальными машинами возле стадиона, идейный тунеядец Карандаш окончательно достал своего папу – крупного аппаратчика. Свободолюбивый киевский Гаврош был отправлен на годичное исправление по статье «тунеядство» в лагерь общего режима. Истязать свое тело он начал с первых дней срока. На субтильном торсе разместились пауки, эсэсовские погоны, звездно-полосатый флаг и прочая дребедень. А вот статуя Свободы на животе осталась незавершенной – срок закончился.

Веселые картинки очень мешали впоследствии насильно подшитому, не пьющему даже лимонад (процент спирта) Карандашу. На респектабельных советских курортах заматеревшая жертва юношеского максимализма попадала под пристальное внимание начальника по режиму, как правило, отставного кагэбэшника, что делало затруднительным проведение мелких мошеннических операций.

Обладающий сверхъестественным чутьем на шаровые мероприятия, Александр Писютин (Шура Лисичкин), успевал посещать одновременно все злачные места.

Варившие на костре уху спасатели Гидропарка твердо знали, что на завершающем этапе готовки из кустов обязательно покажутся веснушчатые голеностопы с коряво наколотыми звездами, а за ними вывалится облаченная в семейные трусы стиля «ну, погоди», с засунутой за резинку оловянной ложкой, долговязая фигура с нагло блестевшей фиксой. Приблатненные водолазы будут вынуждены налить полстакана горькой для аппетита, и Шура Лисичкин вальяжно приступит к трапезе.

Бич по натуре, Писютин сменил много профессий. Работал парикмахером в дурдоме, где, выходя раз в неделю на службу, выдавал олигофренам тупые ножницы и расчески, предлагая моделировать прически друг другу. Торговал квасом – заработок 15 рублей с бочки за счет недолива. И, наконец, самоучкой освоил разделку говяжьих туш по научной системе.

Карьера мясника была пиком его трудовой карьеры. К тому времени город наводнили игровые автоматы, и Александр не остался в стороне от этого начинания, успешно засаживая «одноруким бандитам» всю наличку. Цены на продаваемых им с черного хода гастронома лиловых кур после игрового вечерка составляли стоимость розовых фламинго.

Главным жизненным призванием Писютина было намертво приклеиваться к разведенкам и вдовам, желательно связанным с торговлей. Для прожженных, но не отягощенных интеллектом буфетчиц он был воплощением перезрелых грез. Одетый с претензией на английский стиль, высокий рыжеволосый пройдоха осанкой и отработанными манерами имитировал лорда крови. В итоге получался максимум вороватый дворецкий, но и это было немало. Сомлевшие тетки охотно тратили на англизированного альфонса свои нетрудовые сбережения. С высыханием денежного ручейка любовь испарялась, и, благородно откланявшись, Писютин спешил осчастливить новую жертву. В артистической среде он давно был своим. Благодаря алкогольной дружбе с мало востребованным красавцем киностудии им. Довженко, главным амплуа которого было непревзойденно валяться в грязи на экране, он ухитрился запудрить мозги советской Мери Поппинс, правда, ещё до ее звездного статуса, страдавшей в то время избытком веса.

Лисичкин и на сегодняшний день является образцом уникальной мимикрии и выживаемости. Потеряв на поле битвы с игровыми автоматами несколько квартир, перенесший несметное количество операций, Александр не выпал в осадок, каждый раз воскресая к изумлению окружающих.

Правда, с годами альфонсировать все труднее. Битое молью верблюжье пальто из секонд-хенда, позолоченная оправа очков и шелковый платок, прикрывающий морщинистый кадык, вводят в заблуждение лишь на значительном расстоянии.

Наиболее карикатурной, анекдотической фигурой Центрального пляжа, был некий Нюс. Он заведовал артелью пролетариев-аидов, круглогодично одетых в костюмы-ватники и сапоги-кирзачи – где еще такое увидишь! Артель производила на свет коряво растопыренные манекены-уроды и отливала пластиковые туалетные картинки с писающими мальчиками. Нюс весь летний период руководил производством из-под пляжного навеса – гнезда полупрофессиональных картежников.

Глобусоподобное тело на тоненьких ножках венчала шарообразная голова с прической «афро» (гарлемский стиль 70-х), со склеротичными щечками, обрамленная тончайшими бакенбардами и усиками, спорящими с украшением лица великого сюрреалиста. Обувь маленький Нюс признавал только на платформе, умоляя знакомых фарцовщиков достать кроссовки на аналогичной подошве.
Береговые ветераны помнят футбольный поединок сборной Подола против всего остального мира. Ставками в этом «матче смерти» служил ящик водки против прически пляжного лидера. В случае проигрыша Нюс должен был побриться наголо. Неимоверными усилиями волосяной шар отстояли, а совместное уничтожение ящика «Пшеничной» примирило враждующие команды.

Правой рукой Нюса на производстве и левой на пляжном пятачке был Беня. Одиозный подолянин с внешностью доброй куклы Гурвинека и по-балетному вывернутой чарли-чаплиновской походкой.

Бывший борец-мухач и действующий ресторанный скандалист, Беня постоянно оказывался в центре кабацких заварух, ядром проходя «в ноги» и успешно заваливая крупнокалиберных буянов. «Градус» он держал слабовато, мог не отходя от стола «съездить в Ригу», и в ресторане «Либідь» возле нашего столика, за трояк, частенько дежурила уборщица со шваброй наготове.
Главным показателем алкогольного барометра был залакированный чубчик-стрелка. В те годы многие с ослабленной растительностью головы еще не брили черепушки наголо, а всячески старались закамуфлировать ранние плеши. Беня ежедневно выкладывал волосяную шапочку-козырек, расходуя на лак значительную часть зарплаты. Если в конце застолья козырек становился вертикально, было ясно – Беня готов. Несмотря на более чем специфический типаж, он обладал неким шармом и обаянием. В компании был если не любимцем, то полноценным уважаемым партнером.

К сожалению, шарм полностью улетучился за годы, проведенные на израильской чужбине, куда в конце восьмидесятых Беня убыл за призрачным счастьем.

Эмигранты, отвалившие лет двадцать назад, будоражили воображение родственников и знакомых, присылая фотопортреты на фоне чужих «бьюиков» и обязательной апельсиновой пирамиды в интерьере.

Беня рапортовал о своем благополучии, прислав в подарок маечку с пальмой и надписью «Хайфа» на иврите и английском, а также видеокассету с концертом Элтона Джона, но без звука.

Через пару лет прибыл лично. И даже потратил на гульню в ресторане «Украина» около десяти долларов. Позднее, при редких встречах, он неизменно сообщал, что у него осталось на обратную дорогу двадцать шекелей, особо гулять не может, но пытался щедро отдарить собутыльника кримпленовым клетчатым галстуком или картинкой с видом Иерусалима. Мешок с открытками, которые бесплатно раздавали в синагоге, Беня привез в Киев для сбыта, но бизнес-проект провалился.

Удивительно, насколько годы эмиграции меняют человека, лишают элементарного юмора, безрассудства (в хорошем понимании) и самооценки.

Совсем недавно, с трудом накопив на ежегодную секс-миссию, Беня сидел на кухне приютившего его Лесика, озлобленно молчал и смотрел на всех окуньком – за неделю ни одного полового контакта.

Даже во времена, когда все мы были молодыми и красивыми (сейчас мы просто красивые), отношения со слабым полом у Бенчика складывались непросто. Уступившая домогательствам, что случалось не чаще, чем раз в полгода, почти обязательно награждала его какой-то болячкой. Беня выстрадал правило: «Посмотрев на женский пол, не забудьте трихопол».

Самая длинная порочная связь продлилась около трех месяцев.

Почти алкогольно-больная Тома «Лохматка», чем-то похожая на как бы выпивающую Мирей Матье, завоевала Бенино сердце уступчивостью и непритязательностью. Причина расставания была пикантной. По всеобщей совковой нищете, Беня проживал с пожилыми родителями, и столь долгожданный секс происходил в их отсутствие. Опьяневшую Лохматку он оставил спать и отправился подстригаться с Оболони на Сталинку к личной визажистке-парикмахерше. Об особенностях Бениной прически мы уже говорили.

Проснувшаяся Лохматка, качаясь, поковыляла в туалет. Педаль унитазного слива была спрятана в стенном шкафу настолько искусно, что не посвященному в патриархальный быт семьи найти ее было нереально. Но чужих здесь и не ждали. Тома, сделав «ле гранд» и, естественно, не слив за собой, рухнула досматривать сны.

Вернувшиеся с заседания «домкома» (где состояли в активе) родители были шокированы. Обилие несмытого материала явно доказывало, что в их отсутствие было произведено покушение на святыню – полученный накануне ветеранский продуктовый паек, который не успели «затупиковать». Ревизия таки обнаружила недостачу баночки тунца и зеленого горошка. Бене был сделан категорический ультиматум:

– Или эта русская бегейма (корова на идиш), или мы!

И, конечно, как примерный сын Беня предпочел остаться бобылем.

Вынужденная неразборчивость приводила к ситуациям, не лишенным интриги. Одна из них вошла в историю как «Оживление зомби».

Холодным октябрьским вечерком, на выходе из ресторации (чубчик уже стоял на полувзводе), он вступил в переговоры с парочкой подпитых особей крайне отвратного вида. О чем они перешептывались, не знаю, но Беня, которому замаячил «пистон», крайне возбужденно начал склонять составить ему компанию. При этом отправиться ночевать на Русановские сады в дощатую летнюю халабуду. «Ну что ты, Леня, осень, холодрыга, да и тетки мерзкие». Но Беня уже завелся, доводов не слышал, и на нытье пришлось по-товарищески уступить.

На последние (по его заверению) деньги он договорился с таксистом и раскошелился на покупку в ресторанном буфете двух емкостей марочной «Мадеры».

На неосвещенной пустынной магистрали, пересекающей дачные кооперативы, таксист разогнался «до сотки». Дальний свет фар выявил подозрительное серое пятно, растекшееся по гудрону.

– Тормози, мать твою!

Посреди подмерзшей дороги, раскинув руки, лежало тело, не подающее признаков жизни, обдуваемое поземкой и слегка присыпанное опавшей листвой.

Хорохорясь перед биксами, Беньчик нагнулся, пощупал пульс и начал делать искусственное дыхание. Учуявшее чудодейственный перегар, тело ожило, подпрыгнуло и с размаху впилось зубами в нос спасителю. Бенина нюхалка, и без того далеко не римского абриса, приняла форму клубня и сильно закровянила.

Промывка, йодирование и укол в ближайшем травмопункте расстроили Бенины эротические планы, но наверняка спасли от неминуемого венерического возмездия за легкомыслие.

Итак, Беня сидит на кухне, «давит куксу» и травится заряженным коньяком из персональной бутылки.

На дружеское предложение оставить опасный для здоровья продукт и выпить более приемлемое незамедлительно последовало обвинение в антисемитизме. В чем состоял акт юдофобии – непонятно, но, парируя наскок, я заметил, что сегодня суббота (шабат), выпивать и занюхивать антикошерным салом в доме правоверного татарина для истинного толкователя Талмуда, по крайней мере, неприлично.

Что поделаешь, многие, прошедшие с тобой по жизни огонь и медные трубы, но не состоявшиеся в эмиграции, приезжают в гости крайне озлобленными. Собственные квартиры давно проданы за копейки, давит кризис среднего возраста. Хочется влюбить в себя молодое тело, а оно почему-то упорно игнорирует твое дешевое обольщение, и начинается поиск бытового антисемитизма.

Приятели, хорошо обустроенные за океаном, об этом даже не заикаются, хоть иногда грешат надуманным акцентом, якобы подзабыв за несколько лет родной язык, и вставляют где ни попадя американские словечки «о’кей», «кэш» и т.д.

Зацепив тему эмиграции и поневоле отойдя от пляжной тематики, расскажу о ярком представителе той прослойки «изменников Родины», чьи скитания по европам могут лечь в основы авантюрных романов.

Леня Тимоха просочился в овировскую щель еще в середине восьмидесятых, подделав метрику и став семитом по материнской линии. Познание «мира чистогана» он начал с государства Израиль.

Привыкших крутиться на родине киевских, одесских и московских «ашкенази» в аэропорту Бен-Гурион встречал плакат с предупреждением: «Не думай, что ты самый умный, здесь все евреи!»

Ленина курносая физиономия и сомнительные еврейские корни ко двору не пришлись. Ишачить с арабами на стройках в его планы не входило, и афера с кредитами выглядела спасительным мостиком для дальнейших перемещений.

Схема аферы была проста. Заранее покупался билет в Италию, и с помощью кредитной карточки, на которой было 50 шекелей, в кредит набиралась аудио-, видеотехника, дорогие парфюмерные наборы и прочие мелочи. Все это богатство за треть стоимости, по-быстрому, перепродавалось торговцам-конкурентам. Времени на проверку платежеспособности кредитки было достаточно, чтобы очутиться в Риме.

В Италии к тому времени осела микродиаспора наших «невозвращенцев». Они жили с перепродажи купленных у советских моряков с круизных лайнеров черной икры, фотоаппаратов и «командирских» часов на римской барахолке.

Итальянская полиция какое-то время смотрела на все это сквозь пальцы. Диаспора начала постепенно наглеть, покупать подержанные «альфы», устраивать пьяные гонки по ночному Риму и заниматься реальными злодеяниями. Начались депортации.
Тимоха на какое-то время осел в приморском городке, где его возбудил «прикид» местного населения. Почти все аборигены небогатого городка щеголяли брендом «Армани».

Леня моментально сориентировался, что где-то рядом фабрика и имеются «несуны». Несун – понятие сугубо советское. Так в народе любовно называли мелких расхитителей соцсобственности. Каждый тащил с родного завода, фабрики и комбината что мог, проявляя чудеса изобретательности. Оказалось, что итальянскому пролетариату тоже не чуждо все человеческое.

Тимоха вычислил особо злостных крадунов, свел знакомства и сделал предложение, от которого невозможно было отказаться. В общем, вынос с фабрики трикотажа приобрел невиданные доселе масштабы. Все свозилось в Рим и распределялось по бутикам, хозяева которых не очень дружили с законом.

Всю компашку вскоре с поличным накрыла финансовая гвардия, но Тимоха уже переваливал через Альпы, держа путь на Германию, и был недосягаем.

В Берлине он получил «азюль» и был расквартирован в компанию беженца из ГДР.

Однажды, вернувшись с прогулки, он обнаружил пропажу трехсот марок и фотоаппарата. Сосед по общажному «люксу» находился в компании шлюхи с Александерплац, был пьян и на вопрос о деньгах лишь нагло хихикал. Бить немчуру было нельзя, и Леня вызвал полицию.

Прибывшие защитники западной демократии первым делом поставили «раком» к стенке именно Тимоху. Он резко повернулся, указывая пальцем на вывалившийся из кармана «дэдэрона» свой фотоаппарат, и тут же получил удар телескопической дубинкой, сломавший ему пару ребер.

Из больнички он накатал жалобу в магистрат, но получил чисто нашенский ответ, что виноват сам, так как не подчинился требованиям полиции. В приватной беседе районный комиссар объявил, что он, еврейская свинья (юде швайн), посмел оговорить политбеженца из Восточной Германии и посему жалости не достоин.

Пытаться бороться с полицейской машиной, германской бюрократией, а заодно и с вермахтом, находящемуся на птичьих правах было абсурдно, но нанести экономический ущерб и так отмстить за обиду приютившей стране было вполне реально. Тем более что опыт за годы скитаний был накоплен.

В двубортном пальто из альпаки, дорогом костюме и очках с простыми стеклами, но в золотой оправе, вооруженный титановыми щипчиками для перекуса алярмов, начал акцию мести. Прогуливаясь дорогими магазинами, которые губила чрезмерная масштабность, он изучал видеонаблюдение и расположение кассиров. Вещи выносились от тысячи марок и выше. Удача, очевидно, растроганная болью от плохо заживающих ребер, сопутствовала ему довольно долго.

Сбыт награбленного по итальянской схеме в стране военных маршей и всеобщего «орднунга» был немыслим. Вещи, с удовольствием и не мучаясь угрызениями совести, покупали знакомые репатрианты.

Берлинскую стенку вскоре завалили, СССР распался, а в родном Киеве хаотично расплодились валютные одежные магазины, предлагавшие турецкий хлам, малиновые «лепни» и прочие аксессуары для новых буржуа и контролирующей бизнес «братвы». Все это стоило в нищей стране запредельно дорого, но продавалось «на ура». Лучшего рынка сбыта для Тимохи придумать было нельзя. И умыкнутое в берлинских универмагах появилось на прилавках Киева и Москвы. Тимоху начали уважительно называть «герром Леонидом».

В Германии он обзавелся фарфоровой челюстью (жующие резцы вставили на халяву, по еврейской помощи, а за фасадный блеск пришлось заплатить) и начал подживать с толстомясой негритоской.

Сержант-секретарша из МП – военной полиции американского контингента, базировавшегося в Берлине, сошлась с нашим пройдохой, готовила супчики и частенько бывала бита приходящим не в духе герром. После объединения Германии американское присутствие понемногу начали сокращать. Жаклин из армии уволилась и стала преданной соучастницей воровских похождений. В паре с Леонидом в универмагах она изображала беременную спутницу. В смоделированный «девятимесячный» каркас помещалось немало украденного добра.

В Берлине уже пахло жареным, и они на пару сделали прощальный набег на магазины всего европейского сообщества. Герр Леня вернулся в Киев, благо квартиру сохранила мама, а экс-сержант улетела на берега родного Миссисипи. Через год она загорюнилась и вызвала Тимоху в гости, оплатив ему билет Дюссельдорф – Новый Орлеан.
Америка ему категорически не понравилась. Чтобы оценить неповторимость Нового Орлеана, наверное, нужно болеть джазом, блюзом или стилем куджун. Ведь все это начиналось именно там. Неплохо также осилить парочку романов американских классиков южной школы.

Тимоха же был воспитан на песенке «Арлекино», а из мировой литературы освоил, будучи подростком, «Витю Малеева в школе и дома».

Защиту от неимоверной влажности и духоты разномастная парочка попыталась найти в дискотеке, где Жаклин была постоянной клиенткой. Заведение было забито афроамериканцами, практически не проветривалось, и стояло соответствующее «амбре». Как истинно белая ворона Тимоха забился в дальний угол, где начал беседовать с бутылкой бурбона. Жаклин весь вечер протрясла внушительным задом среди выплясывающих черных братьев.

На следующий вечер она попыталась снова затащить еле живого с похмелья Леонида в негритянский вертеп, но получила решительный отпор. Не выдержав многократно-сварливого «Why not?» и смыкания за рукав, он честно заявил, что музыку фанк он ненавидит, черномазой морды ему достаточно дома, и вообще, от ниггеров, тем более танцующих, слишком сильно воняет.
Тимоха забыл, что он не на нейтральной берлинской территории, где он выделывался как хотел и частенько использовал любимую в роли боксерской груши.

На брошенный ему в голову стакан с остатками «кровавой Мэри» ответил обнаглевшей праправнучке рабов с хлопковых плантаций хуком слева. После нокдауна она живо вызвала полицию.

Как по заказу, приехавшие копы оказались отъевшимися на гамбургерах представителями черного меньшинства. Синяк на лиловой шкуре пострадавшей явно не просматривался, но жалоба о расистских происках и злостном избиении была состряпана. Леню в наручниках отвезли в околоток. Там им был засвечен израильский паспорт и объявлено, что кэша на обратную дорогу нет, а банковских счетов и кредиток он в жизни не имел.

В паспорт влупили штемпель, пожизненно запрещающий въезд в Соединенные Штаты. Копы вместе с представителем эмиграционной службы насильно запихнули Тимоху в самолет израильской компании, держащий курс на Палестину.

В лайнере пришлось поволноваться, ведь в Израиле наверняка не забыли его кредитных подвигов. Впрочем, ему как всегда повезло. Невероятно, но в аэропорту на паспортном контроле произошел какой-то компьютерный сбой, а может, в пятницу, перед шабатом, все были расслаблены. Тимоха не был репрессирован, но не стал испытывать судьбу, улетел первым попавшимся самолетом в Европу и через Венгрию вернулся в Киев. Чернокожая невеста через год подтвердила нашу пословицу, что от ненависти до любви лишь один шаг, и приехала мириться к своему герру. И даже вела совместное хозяйство недели две, выпекая блинчики из маисовой муки.

Непререкаемым авторитетом для патриархов Центрального пляжа, бесспорно, был Изя Таракан – высокий, сутуловатый старикан, не лишенный благородства, внешностью чем-то напоминающий президента Рейгана, бывшего голливудского ковбоя, угрожающе бряцавшего в то время из-за океана ракетами «Першинг».

Мирный по своей натуре Изя ухитрился заработать не одну судимость, отбыв в лагерях около 25 лет. Свое прозвище он заработал в юности на дребезжащих довоенных киевских трамваях, с ловкостью кухонного насекомого проникая в карманы и ридикюли пассажиров. В более зрелом возрасте он переключился на махинации с камешками и золотом. На этом поприще наживался один цурес, но побороть истинно воронью страсть к блеску благородных металлов было выше его сил.

Отсидев половину сознательной жизни, Изя не озлобился, фени не признавал, а нервной системе старого каторжанина мог позавидовать любой начинающий фармазонщик.

Войну он провел в Амурской флотилии – ожидая нападения самураев. В конце второй мировой наш бравый матрос загадочным образом соединил русло Амура и Дуная, вынырнув на берегах Вены в трофейной команде, рэкетирующей гитлеровских сателлитов.

Вся его трудовая деятельность (официальная, разумеется) укладывалась в трехмесячный стаж. Будучи на поселении в славном городе Магадане, Изя короткое время развлекал детей лагерной вохры в театре кукол, озвучивая бессмертного Карабаса.
Бóльшую часть лета он проводил в Сочи, проживая в гостинице «Магнолия», в зарезервированном на все лето номере, что по советским меркам было фантастикой. Пляжился он на закрытой территории «Жемчужины». Отыскать его на берегу было несложно, так как, будучи галантным кавалером, он собирал возле себя значительное кубло дам полусвета и откровенных профур. Находясь в эпицентре флирта, Изя раскидывал комплименты, присматривал за вещами, иногда угощал мороженым, словом, был приятным во всех отношениях партнером по отдыху.

Изя Таракан:



На киевском Центральном пляже он немедленно окружался престарелой гвардией бывалых киевлян, жадно ловящих философские изречения лагерного цадика.

– Что ты за это скажешь? – подал голос один из учеников – Мальчик, семидесятилетний, крашенный хной зубной техник, тыча артритным перстом в двух сильно виляющих нижними конечностями особей в откровенном бикини. Окинув усталым взглядом откляченные прелести, Изя вынес безжалостный вердикт:

– Говно, слабый подвес.
– Говно, слабый подвес, говно, говно, – вторили впавшие в детство веселые стариканы.

Авантажный Кондитер в экстазе сорвал с загорелой лысины носовой платок, завязанный по углам узелками, и долго махал излюбленным головным убором вслед перешедшим на испуганный галоп дивам, в восторге хлопая себя по дряблым ляжкам.
Все это уморительное сборище бывших тихих крадунов госимущества, урологов-хапуг, отставных шулеров и просто познавших вкус красивой жизни было неотъемлемой символикой Центрального пляжа. Пенсионеров-пролетариев с «Арсенала» или «Ленинской кузни» искать среди них было бесполезно.

С годами многие отошли естественным путем, некоторые успели посидеть на шее западных налогоплательщиков. Оставшиеся развлекались посещением всех бесплатных фуршетов в центральной синагоге. Абсурдно причислять их к ортодоксальным фанатикам, просто растаскивание кошерного угощения по заранее принесенным пакетам считалось спортом, поддерживающим холеные, но, увы, одряхлевшие организмы.

Почему я постоянно рассказываю о каких-то сомнительных личностях, люмпенах, пьяницах и вообще антигероях своего времени?
Мне кажется, что именно они олицетворяли тот самый городской колорит, напрочь отсутствующий в наши дни. Грядущее поколение, надеюсь, тоже найдет свои объекты для беззлобных насмешек и наблюдений, хотя яркость потенциальных персонажей сомнительна.

Изменение среды обитания необратимо изменило черты горожан. Эволюция неизбежна, но в нашем городе она приняла самые уродливые формы.

О каких интересных типажах и былой индивидуальности Киева может идти речь, когда вековые каштаны и парки заменяются многоэтажными урбанистическими монстрами на потребу нахлынувших изо всех щелей варягов, с капиталами абсолютно непонятного происхождения, своей обезличенной массой полностью задавивших последних киевских могикан? Тщеславные попытки нуворишей выделиться за счет более дорогого, чем у соратника–конкурента автомобиля, не добавляют шарма. Очевидно, образ жизни и способы заработка делают новых хозяев города похожими на однояйцевых близнецов.

Обе стороны Днепра давно незаконно захвачены власть имущими, а рискующий высадиться в лодке на любом из днепровских островов запросто может получить заряд картечи из кустов загадочно приватизированного угодья.

К следующей главе: Ми