Киев. Фарц
Хроники уходящего Города
К предыдущей главе: Киев. Ми
«Дуже часто за автобусами «Інтурист», що мчать з аеропорту «Бориспіль», можна побачити низку приватних автомобілів. Що це? Почесний ескорт? Зовсім ні. Це шанувальники іноземного ганчір‘я виїхали на полювання».
Это выдержка из очередного пасквиля газеты «Прапор комунізму» конца семидесятых. Автор постоянных разоблачительных статей получал исчерпывающие консультации от фарцовщика-сына, ведущего тот самый антиобщественный образ жизни, разоблачаемый за очень неплохие гонорары папой.
Что говорить о бездарных журналюгах Киева, если даже маститые поэты соцреализма не брезговали клеймить любителей иностранщины в заказных поэмах.
…Да будет крутым и безжалостным
Презренье моей страны
К вам, честь продающим запросто
За импортные штаны…
[i]«Пресмыкающимся». Р. Рождественский[/i]
Фарцовщик… В советской терминологии – антисоциальный элемент, живущий перепродажей ширпотреба и валюты, купленных у иностранцев, потенциальный изменник Родины, изгой общества, в общем, негодяй, всем своим загранично наглым видом бросающий вызов строителям «светлого будущего». Впрочем, большинство обывателей к таковым себя никогда не причисляло.
Под емкое определение «интуриста» попадали все граждане, прибывающие из далекого и близкого зарубежья с разными целями и задачами, представители соцлагеря и капиталистические щуки. Соответственно, бомбящие «фирму» делились на категории универсалов, пытающихся при помощи ограниченного словарного запаса и назойливых жестов приобрести хоть что-то, и аристократов незаконных сделок, почти свободно шпарящих на разных языках и, естественно, предпочитавших имеющих излишки валюты капиталистов.
Лучшими представителями соцлагеря, бесспорно, считались граждане тогда еще монолитной Югославии. Каждый серб, хорват или македонец привозил на продажу итальяно-бразильские джинсы (фармарки), колготки (холохопки) и блок-другой югославской жвачки, сделанной в виде сигарет. К тому же почти у всех представителей дружественного балканского народа имелись бундесмарки, меняемые по сносному курсу.
Всем своим имиджем сателлиты маршала Тито пытались походить на итальянцев, но стиль «прикида», купленного в Триесте, не мог ввести в заблуждение опытных уличных шакалов.
Вырученные югославами рубли тратились на шампанское, карманные часы с цепочкой, фотоаппараты «Зенит» и оплату услуг женщин облегченного поведения. Культивируемый сербохорватами девиз «Югословены ништо за девойку не платят» был, конечно, преувеличением.
В начале восьмидесятых, после смерти югославского лидера, балканский туристический бум поутих. Болгарские «братушки», торгующие исключительно дешевым бренди и пектусиновой «Мастикой», не могли считаться альтернативой, хотя нельзя не оценить их вклад в борьбу с антиалкогольной кампанией, позднее объявленной Пятнистым Генсеком.
Польские и румынские спикули (бздуны и барбаты) присутствовали на улицах Киева всегда.
Соотечественников Влада Дракулы видно было издалека, благодаря огромным тиарам из низкокачественного каракуля – обязательному головному убору романских пастухов – и набитым сверх меры хозяйственным сумкам.
Торги с ними, как правило, происходили в парадных и подворотнях. Из переполненных баулов выгребались груды белых махровых носков (чорапов), женские нейлоновые ботики на танкетке (Леонардо), китайские электронные часы – клика Чаушеску дружила с Пекином. Если повезет, можно было разжиться приличной обувкой, изготавливаемой румынами на экспорт.
Кстати, качество туристических набуковых и кожаных ботинок было гораздо выше современных аналогов, предлагаемых за очень немалые деньги в сети магазинок «Тимберленд».
Сфарцованные в спешке румынские дубленки («Ален Делоны») напоминали пастушьи дохи и рисковали остаться многолетними украшениями комиссионок города.
[i]Мака:[/i]
Румынам частенько с половины заламывали купюры, втюхивали дореформенные хрущевские рубли, а в конце восьмидесятых старались получить сдачу с напечатанных кириллицей югославских динаров, выдаваемых за олимпийские рубли.
Счастливые обладатели настоящих денег спешили отовариться бытовыми электроприборами, годами стоявшими на прилавках и стоившими по их меркам баснословно дешево. Брали коробками бытовую химию. Кого они травили хлорофосом, мне неизвестно, а вот средство от насекомых «Прима» пшикалось румынскими гурманами в пиво, назывался этот процесс «мушка бай-бай». Что делать, каждый житель социалистической казармы выживал как мог.
Тем удивительнее было увидеть в середине девяностых открытые чистые лица бухарестской молодежи, выгодно отличающейся от дегенеративных (бригадных) сверстников сопредельной страны. Очевидно, радикальное решение проблемы диктатуры в Румынии принесло свои плоды. Пережив катаклизмы революции, Бухарест благоухал хорошим кофе и выпечкой, радовал ценами и оптимистично глядел в будущее.
Полякам можно быть благодарным уже за то, что они воплощали в жизнь мечту любого студента – мальтийский Wrangler, на который уходила львиная доля стройотрядовского летнего заработка. За то, что, гендлюя нашими городами, они помогали заработать лишнюю копейку, а после развала Союза пустили на свои базары обнищавшее население СССР, судорожно вывозившее на продажу остатки производства соцэкономики.
Прибывшие в страну развитого социализма туристы-янки подвергались обработке фарцов-американистов. Эта специализация подразумевала знание английского хотя бы на уровне средней школы. В коммерческом аспекте это предприятие было сомнительным, так как потомки покорителей дикого Запада на продажу ничего не везли, наличных долларов имели минимум, а тревел-чеки имели хождение только в валютных барах. Зато очутиться после портвейно-водочных братаний в объятиях КГБ было грустной реальностью.
Думаю, кроме желания сбить вожделенную реднэковскую (термин, определяющий заокеанского жлоба-фермера) тряпку, выклянчить гипотетическую посылку, обменять затертую долларовую пятерку с грустным лицом президента, присутствовал некий элемент бунтарства, хотелось на какое время почувствовать себе свободным гражданином мира без границ.
Наиболее продвинутые американисты знали о США гораздо больше самих американцев. Это было несложно, так как некоторые из туристов путались в названии соседнего штата.
Но не будем повторять монологи Задорнова, мочащегося с высоты своего таланта на страну, приютившую в свое время многих его собратьев-юмористов. Конечно, и его можно понять, наблюдая и по необходимости общаясь с представителями бизнес-структур столь любимой и желанной когда-то страны в наши дни. Впечатление, что доклевывать скелет давно почившего СССР десантируют исключительно яйцеголовых уродов, появляющихся на свет с помощью вакуумной установки, с плоскостопно-шаркающей походкой, прогуливающих по безналу в киевских злачных местах средства на представительские расходы.
Невольно вспоминается веселый призыв белградцев, находившихся под бомбежкой пентагоновских ястребов: «Моника, стисни зубы» (минетный скандал президента Клинтона).
Существовала целая плеяда молодых людей, наивно боготворивших Америку. Самые примитивные из них черпали информацию о стране из фильмов прогрессивных (по мнению министерства культуры) режиссеров, жадно рассматривали фон обличительных телерепортажей Валентина Зорина, прокручивали купленные втридорога в негритянском студенческом гетто на Ломоносова пластинки (плиты), вызубривали бренды ведущих фирм и одевались хоть и в сильно поношенную, но исключительно американскую одежду.
Молодые космополиты имели что-то вроде биржи, на которой с упоением обменивались подержанными маечками, стоптанными «Найками» и «Нью Бэлансами», тыкали под нос друг другу одежные бирки. Покупалось все это у фарцовщиков (самим «бомбить» не хватало духа) и счастливцев, регулярно получавших ренту в виде посылок от родни.
Сейчас это кажется странным, но туристы америкосы 70-х, 80-х были абсолютно иными. Раскованные старики в клетчатых подстреленных брюках в паре с перманентными подругами жизни, одетыми в немыслимо яркие для пожилых советских обывателей наряды, сверкали вставными фарфоровыми челюстями и искренне радовались жизни. Туры в «совок» были исключительно дешевыми, а присовокупляемая к проплаченному ужину в гостинице бутылка «Советского шампанского» стоила 6 рублей.
Англосаксонский молодняк, услышав на плохом английском дежурное «Привет, как дела», охотно шел на контакт. Дальше все зависело от умения влезть в душу доверчивому америкосу. Штатники постарше, подчитав дома Солженицына, ехали в страну медведей и страшного кейджиби пощекотать нервы, и дружба с неформальной частью населения приятно удивляла и добавляла экстрима.
Где еще, в какой стране их встречали радушные молодые люди, готовые угощать алкоголем, водить по интересным местам, менять военную униформу, самовары, матрешки на поношенные майки, джинсы и кеды? Было о чем рассказать друзьям в каком-то Огайо или Айдахо.
Удивительно, но и девушки (жертвы, или поклонницы американской секс-революции тех лет) не боялись оставаться ночевать после дня знакомства в гостях у граждан официально враждебной страны. Внешностью они, конечно, уступали киевлянкам, но заманить в «люлю» белесую, с калифорнийскими веснушками студенточку было своеобразным шиком.
Знакомство с пожилым янки Стенли Купером состоялось в переполненном баре двухэтажного здания на территории гостиничного комплекса «Русь». На первом этаже активно выпивали и флиртовали. А на втором катали шары в помещении кегельбана, первой ласточки боулингового движения в нашем городе.
Забредший на огонек краснолицый седой дядя в клубном пиджаке и оксфордских ботинках напоминал доброго сенатора из американских киносказок. Не найдя пустого столика (чего захотел, не в Чикаго приехал), он подсел к нам, только начавшим разливать принесенную с собой «Тису». С большим смаком опустошил предложенные полстакана и тут же с кавказским размахом заказал две бутылки у бармена.
В процессе распития выяснилось, что Стенли жил в славном городе Майами, был профессором медицины и по совместительству врачом олимпийской легкоатлетической сборной. В Киев он прибыл из Франции во главе группы медиков, кочующей по каким-то европейским симпозиумам. Красоты Киева, равно как и Парижа, его интересовали мало. В своем туре он искал лишь мужских развлечений. И в полной мере находил. Вываленная на стол пачка парижских фотографий ознакомила нас с профессионалками Пляс Пигаль и ракурсами интерьеров различных борделей, где успел отметиться бравый янки.
На середине второй бутылки Стенли слегка всплакнул и посетовал, что никак не может выдать замуж живущих на Багамах дочек. Взглянув на фото двух блондинок типажа героинь сериала «Беверли-Хиллз», мы лишь тоскливо переглянулись. На прощание алканавт-профессор заявил, что завтрашнюю официальную программу он «fuck off», и пожелал продолжить ознакомление с неформальной жизнью нашего города. Для начала был предложен пикник в национальном духе.
Утром в компании с Аликом Умберто, которому было все равно, с кем пить, и Гусем – режиссерским сыном (тот хотя бы окончил английскую школу) мы ждали Стенли на подъезде к «Руси». Он выскочил из интуристовского автобуса под упреки всей группы эскулапов, которую он возглавлял, называл «мазерфакерами» и которую бросал сейчас на произвол судьбы.
На ближайшем, Бессарабском рынке, где предполагалось запастись провиантом, Стенли экстерном прошел курс молодого бойца. Сначала с изумлением, а затем с восторгом наблюдая за нашими манипуляциями у прилавка с огурцами и помидорами. Указательный перст тыкал в понравившийся огурец, а остальные пальцы, незаметно для продавца, прихватывали другой. Так постепенно наполнили пакет, в котором уже звякали четыре бутля «Сибирской». Дело было не в деньгах, важно было показать обещанный колорит.
На выходе из метро на Гидропарке, по направлению к ресторану «Охотник», стоял оббитый гофрой сарай-павильон, где через окошко-кормушку продавали жареные, обсыпанные пудрой пышки. Заведовал всем этим неприлично румяный Серега Вратарь.
Пышка стоила пятак. За ней всегда стояла огромная очередь, и обсыпанный мукой Вратарь крутился, как шахтер-стахановец, складывая из подкроенных копеечек фундамент благополучия будущего магната автосервиса.
За павильоном, упираясь в насыпь метро, находилась крытая веранда с длинным столом, лавками-полатями, цветным телевизором «Рубин» и парочкой деревянных, примитивно раскрашенных коняк. Лошадки были реквизитом пляжных фотографов и отдыхали «в стойле» за определенную мзду.
Именно на веранде был произнесен первый тост:
– Дружба, мир, гони сувенир! – и пикник начался.
Позднее переместились на пляж, одолжили скатерть и сервировку в «Охотнике», где Умберто когда-то трудился буфетчиком, и пьянка начала набирать обороты. Одетый в гавайские шорты по подагрические коленки, Стенли не пропускал ни одного «наката», успевая щелкать своим широкоформатным «Кенноном». Исторические снимки в Майами не попали, так как фотоаппарат вскоре был потерян или украден.
Последующая картина идет фрагментами. Терраса бара «Охотник», где Умберто между стаканами участливо интересовался у американца, «гуд ли ему». По-английски он знал только это слово, но это не мешало выманивать у Стенли долларовые десятки на очередную бутылку водки, якобы продаваемую за валюту в ресторанном буфете без очереди.
Смутно вспоминается такси, которое домчало нас в «Русь», откуда конвоируемый Гусем размякший Стенли вынес баул обещанных подарков; и дальше, за коробку швейцарского шоколада, водила арендованного таксомотора доставил нас в ресторан гостиницы «Либідь». Смена обстановки была необходима.
Два литровых «Биффитера» и маленькая баночка тоника, купленные на тревел-чек в валютном баре, украсили наш стол. Туристы-греки из-за соседних столиков, которых мы сначала обстреляли раскрошенным шоколадом (не доехавшие до Флориды гостинцы из кантона Гельвеция), начали выплясывать сиртаки. Мы присоединились к этой групповухе. При этом у вконец ослабевшего Стенли вываливались из нагрудного кармана кредитки, визитки, шариковые «Паркеры» и прочая ерунда.
Бездыханного, но с честью прошедшего весь нелегкий марафон туриста-экстремала ночью оставили у дверей отеля. Сдав с рук на руки хищникам-швейцарам и надеясь, что у пожилого гуляки найдется поутру таблетка «Алказельцера».
Можно смело утверждать, что подобные бесчисленные бытовые контакты имели гораздо большее значение для культивируемой тогда советскими властями международной разрядки, чем все официальные договоренности кремлевских старцев на высшем уровне.
Наивно полагать, что люди, живущие перепродажей валюты и иностранного шмотья, не были под колпаком «компетентных органов».
Не менее 70 процентов фарцовщиков были штатными осведомителями милиции и КГБ. Это касалось в первую очередь валютчиков. В советское время задержанному с 25 $ автоматически грозил срок до 3 лет, а оперирующий более крупными суммами мог раскрутиться на расстрельную статью.
За фарцовку (без валютных операций) в кодексе не было статьи, и менты поступали по обстоятельствам (вернее, по свежим указаниям горкома партии).
Сначала это был штраф до 50 рублей за якобы ганское приставание к иностранцам, позже задержанные у гостиниц вывозились за город и высаживались на задворках Ирпеня или Василькова. Воспитательный эффект этих акций сводился к нулю, так как зачастую депортированные из города возвращались на попутках быстрее милицейского «бобика».
К московской олимпиаде властям развязали руки, и нетрудовые элементы хватались на улицах, везлись в суд, с заготовленными лжесвидетельскими показаниями комсомольцев-оперативников, где судья, даже не заглядывая в паспорт, подмахивал 15 суток ареста.
О природе советского стукачества можно сложить трактат. Оно процветало во всех сферах. Одни руководствовались соображениями карьерного роста, другим создавали патовую ситуацию, были стукачи-добровольцы, но большинство шло по этой стезе из шкурных интересов.
Чего стоит, например, персонаж, взятый с самого дна зятем в семью известного украинского поэта, при помощи которой он получил кров, образование и работу. В благодарность – детальные описания быта, житейских подробностей и разговоров семьи ложились на стол курирующего семью майора КГБ в виде ежемесячных докладных. Вскоре разоблаченный зятек классика от дома был с позором отлучен. Торгуя в настоящее время подержанными покрышками на авторынке, он и по сей день уверен, что находился на переднем плане борьбы с украинским национализмом, получая от органов банальную индульгенцию на фарцовку и мелкую спекуляцию за свои услуги.
Фарц, продающий купленное у интуриста, попадал под статью о спекуляции, поэтому вещи отдавались барыгам на комиссию.
[i]Козолуп[/i]
Главной торговой точкой был женский туалет возле метро «Крещатик», где в аммиачных парах и немыслимой толкотне киевские леди покупали и продавали необходимое. Задержанные с несколькими парами джинсов писали объяснительные по типу: одни купил себе, другие брату, дедушке, тете. Главное, чтобы не доказали факт продажи. Случались и курьезы.
Выходящий на негнущихся ногах из лифта гостиницы «Либідь» герой предыдущей главы, «Охвициальный», был остановлен оперативниками. Видавшие виды менты оторопели. Виктор ухитрился натянуть на себя 4 пары джинсов! Старший оперативник предложил отпустить, если задержанный сможет присесть. Новоявленный Гудини обозначил попытку, но завалился набок. Трюк не удался. Негнущееся тело под руки затащили в милицейский автобус.
На благородном поприще борьбы с чуждым советскому образу жизни явлением подъедался огромный штат работников милиции и КГБ. Работа была веселая и неопасная. Рыцарей «плаща и кинжала» выдавали стиль серых костюмчиков, невыразительные, стертые лица и искусственно-отсутствующий взгляд.
В начале 90-х большинство грозных милициантов-профи уже вышли в тираж, окончательно разложили циррозом свой ливер и просили находящихся в статусе начинающих капиталистов и рэкетиров – бывших подопечных – опохмелиться «Распутиным» и, по возможности, пристроить к «делу». Сик транзит – ментовская глория.
Хочу поделиться впечатлениями о первом прорыве на Запад в начале 90-х. Страны бывшего соцлагеря, Истамбул и Югославия к тому времени были более – менее освоены.
В гости к макаронникам собралась теплая компания. Батько Щип, Жорик Арбуз, Гусь – сын Режиссера и автор. О Гусе мы уже рассказывали. Щип был действующим майором-летуном, руки которого никогда не тосковали по штурвалу. Он вообще его в глаза не видел. Форму он надевал лишь в день зарплаты на заводе им. Антонова, где числился каким-то военспецом. Эта жировка на деньги налогоплательщиков оставляла уйму свободного времени, используемого для выполнения обязанностей шофера-наперсника у Арбуза.
Жора был личностью незаурядной. Бородатый юморист-интеллектуал и поэт, артист по натуре, отсидевший несколько раз по статье «мошенничество». В Киеве его можно было встретить ряженным в камуфляжную форму ливанского офицера, пишущего расписку арабской вязью (!!!) за взятую у лохов сумму на обмен запрещенной валюты. В Москве – под чековой «Березкой», в индийской чалме сингха и с сеткой-паутиной на бороде. В Питере – в гостинице «Прибалтийская», где с приколотым к лацкану бейджиком он изображал секьюрити отеля, пытаясь оштрафовать слоноподобную американку, укравшую яблоко с банкетного стола. Запугав ее неотвратимостью страшного ГУЛАГа, он таки вырвал у нее заветный кэш.
[i] Арбуз[/]
Именно Жора руководил приготовлениями к вояжу. Рационально и педантично (тюремный опыт) упаковывая в коробку плоские бутылки «Смирновки», копченую колбасу и сигареты. В туровском, наполовину заполненном «мерседесе» мы сразу навели свои порядки. Уплотнили всех в передний отсек автобуса и категорически запретили пользоваться туалетом в салоне. Публика, отбывавшая с нами на родину Данте и Петрарки, была в основном спекулянтами-челноками, вряд ли знавшими, что такое галерея Уфицци, но намертво заучившими адреса дешевых оптовых баз.
Опять же тюремный опыт помог Жоре «заторпедировать» незадекларированную валюту. Официально вывозить можно было только 500 долларов, а остальное прятали по возможностям.
«Торпедой» назывался завернутый и запаянный в целлофан рулон стодолларовых купюр, проносимый через таможню в заднем проходе. Не имевший такой практики автор погрузил «торпеду» с заветной тысчонкой в черный пластиковый пузырь с гелем для душа «Proctor&Gamble» – компании, только начавшей завоевывать украинский рынок.
Путешествующий без багажа и элементарной зубной щетки, но с четырехсотграммовым золотым собачьим Бисмарком на шее и пальцами, унизанными «гайками» с каменьями армянского разлива, Гусь, не мудрствуя лукаво, пришил к изнанке носимой навыпуск куртки попугайского окраса карман, куда засунул около восьми тысяч. Вылезший на всеобщее обозрение белый бязевый мешок на заднице не привлек внимания бдительных таможенников. Зато автора ретиво перетрусили, предлагали добровольно признаться, крутили со всех сторон злополучную прокторовскую банку, но найти ничего не сумели.
В сумерках, на территории Венгрии, автобус тормознул на обочине. Народ разбрелся по кустам, где с кряхтением освобождался от протащенных через границу «торпед».
Мы были уже в почти цивилизованной Европе. Это обязывало. И решили перейти с водки на вино. Заставили водил автобуса, уже очарованных Жориными прибаутками и бывших полностью на нашей стороне, завернуть автобус на придорожные огоньки деревенской дискотеки. Затурканная нами представительница турфирмы и ужгородская мадьярка-полиглот уже не возникали.
На сельском гульбище нам чрезвычайно понравилось. За американские деньги нам выдали полный винный ассортимент, которым мы начали угощать всех желающих. Местные девчата чутко на это среагировали, одна из них уже сидела на коленях у Щипа, с другой топтался Гусь, изображая чардаш, играл скрипач, заказанный Арбузом. Короче, конечная цель поездки была забыта напрочь. И лишь после долгих слезных увещеваний делегатов от группы мы вернулись в автобус.
Мадьярские погранцы на австрийской границе были гораздо добрее и терпимее, чем на украинской сопредельной стороне. Спотыкаясь об катающуюся по салону пустую тару от «Токая» и «Нэмеш Кадора», они начали паспортную проверку.
Принявший после алкоголя горсть каких-то «колес», Гусь тестообразно растекся по креслу и не подавал признаков жизни. Пограничник терпеливо ждал паспорт, но получивший несколько восстановительных пощечин режиссерский сын с закрытыми глазами и маниакальным упорством предъявлял карточную колоду. Затоптанный документ с трудом отыскали возле автобусного гальюна.
Австрию проехали в коматозной дреме, очнувшись уже на итальянском автобане. Парконулись для утренней оправки у придорожной траттории. Усатый хозяин с недоверием разглядывал несвежие физиономии нашего квартета.
– Четыре капуччино и порцию пульпетт, сеньор. Перфаворе престо!
Гусь, которого с бодуна тянуло на молочное, не дожидаясь заказа, схватил и с детской непосредственностью опустошил прямо через носик пол-литровый мельхиоровый молочник, стоявший на стойке.
– Что я буду ждать!
Через час нас разместили на базе, в двухзвездочном отеле, стоявшем на тихой улочке среди приватных вилл курортного города Римини. Гуся и Жору как заядлых храпунов поселили в одном номере, который сделали штабным.
Кое-как приведя себя в порядок, вышли осмотреться и подышать воздухом «свободного мира». Воздух был сырым; пропетляв по пустынным февральским улочкам, вышли к морю. Вся береговая линия была застроена пустующими (не сезон) гостиницами, и Адриатика серела лишь между узкими щелями построек.
К стыду, никто не вспомнил, что мы были на родине великого Феллини и именно здесь мэтр снял культовый для нашего поколения «Амаркорд». Возле презентабельной пиццерии встретили двух коллег по туру, уроженцев Белой Церкви, промышляющих перегоном машин, одетых в базарные «Рибоки» поверх матросских турецких свитеров. Их интересы не шли дальше автотематики и конопли. Ее у них оказался полный кулек, что вызвало живой интерес у режиссерского сына. Парочку перегонщиков хорошо знали в местном госпитале, где три месяца назад они «отдыхали» после объятия по обкурке придорожного платана. Решили отужинать вместе. Не будучи большими любителями пиццы, расселись за покрытыми клетчатыми скатертями столиками. Заказали рекомендованное хозяйкой розовое португальское вино в глиняных бутылках и шесть разномастных порций местного фастфуда.
Ковыряя вилкой в пицце «Дьяболо» (несколько кружков наперченной колбасы на подкрашенном томатом тесте), сравнивали итальянскую выпечку с продукцией открытого в Киеве югославского ресторана-пиццерии в гостинице «Театральная» и отдали предпочтение последней. Для приличия немного посидели, конечно, допили вино и пошли в отель.
Отдохнуть после тяжелого пути не удалось. «Пыхнувший» с новыми друзьями Гусь успел взять в аренду маленькую «чинкво-ченкву» и предложил взглянуть на падших женщин, биржа которых была километрах в пятнадцати от центра. Всю дорогу режиссерский сын бредил темнозадыми мулатками. На обочине их было в избытке, но, рассмотрев огромный логотип «Рибока» на впалой груди белоцерковского мачо и учуяв аромат рубахи двухнедельной свежести, вылезшей из брюк Гуся, они разбежались как тараканы.
– Где сутенеры, в натуре?
Параллельно трассе шла приморская набережная, на которой ежились под февральским бризом, в шубах на голое тело, путаны-интернационалистки, классом попроще. Две негритянки не раздумывая, верховодками, нырнули в малолитражку.
Чичероне из Ямайки и Зимбабве руководили заездом на заброшенную, темную промзону. Гусь уединился в автомобильчике с карибской островитянкой, мурлыкавшей для поднятия тонуса что-то из Боба Марлея. Сделав свое дело и уступая место «Рибоку», Гусь больше всего восхищался наличием у путаны свежих белых носков. Оно и понятно. Он всегда страдал водобоязнью, и чистота не была его добродетелью.
Отработав свои 40 тысяч лир, профессионалки пытались склонить к оплаченному разврату оставшихся. Но мы, честно говоря, побрезговали.
Всю ночь Гусь мучил причитаниями соседа по номеру.
– Я курнул, был вьялым, а сейчас возбудился, что мне делать?
Тургруппа рыскала по складам, скупая галантерейный мадаполам, а мы на прокатном «Фиате» рулили на Флоренцию. Чудо туринского машиностроения с трудом подымало четыре стокилограммовые туши по безлюдному горному серпантину. Как истинные романтики, желавшие к тому же сэкономить на бензине, мы выбрали путь через горный перевал. До Флоренции нужно было мчать автобаном, мимо Болоньи, но это было на 150 км дольше
Горная дорога была абсолютно безлюдной. На плато стояли древнеримская арка и два карабинера в белой сбруе, с донжуановскими бородками и «береттами» на груди. «Фиатик» остановили, полицейский передернул затвор и держал компанию на мушке. Другой, стараясь не попасть в зону обстрела, подошел к машине. Из американских боевиков мы помнили, что следует сидеть и держать руки на виду. Из трескотни мента-латинянина, упорно не желавшего изъясняться на английском, мы разобрали, что нужно выйти из машины и предъявить документы. Серпасто-молоткастые паспорта (украинский тризуб еще не ввели) провинциальный карабинер явно видел впервые и, недоуменно покрутив их, приступил к шмону. Пробив нас через бортовой компьютер полицейской «альфы», пробормотал «скузи» (вроде, извинился) и отпустил.
Спустившись с нагорья и проезжая через провинциальный городок, заметили группку небритых мужчин, явно наркокриминального толка, отчаянно нам жестикулирующих и как бы о чем-то предупреждающих. За углом стояла еще одна полицейская «альфа» с мигалкой. Откуда к нам такое внимание? Позднее выяснилось, что, желая сократить путь, мы безошибочно выбрали тропу албанско-цыганского наркотрафика, а Жорины черные кудри и борода ввели в заблуждение как местных блатных, так и стражей правопорядка.
Повествовать о красотах и магазинах Флоренции, Вечного города и Венеции, составляя конкуренцию клубу кинопутешествий, не имеет смысла.
Пару слов о римской воскресной блошиной барахолке. Все было почти как у нас. На входе пожилой римский жулик с внешностью сеньора из высшего общества, на высоком столике, покрытом полотенцем (что говорило о низком классе исполнения), крутил наперстки.
– Эх, дядя, у нас бамбино лучше вертят, – дали отпор разводящему зазывале.
– Мы вообще облико морале, короче, отвали!
У ворот стояли грустные негры-африканцы, продающие фигурки слоников, жирафов и прочей фауны.
Вихрем налетела толпа устойчиво беременных цыганских теток с фанерками в руках. Получив парочку пинков, они отлетели, успев выбить из Жориного кармана чехол от очков, принятый за «лопатник».
У лотков с распродажей женской обувки месиво перевозбужденных туристок-россиянок.
– Валь, глянь, сапожки-то на коже.
Поверх плеч берущих приступом прилавок гражданок Российской Федерации блеснули длинные гинекологические щипцы, с помощью которых ушлый римский воровайка выдернул из рук ошалевшей от изобилия дешевого товара тетки рулон свернутых лир и растворился в толпе.
– Валь, а че это было?
– Было, да сплыло, – цвыркнула между золотых зубов товарка.
Отработавшую обязательную шопинговую программу группу высадили у Ватикана, объявив, что автобус ждет до 18.00 и потенциальных невозвращенцев ждать не будет.
Вернувшись глубокой ночью, после шестисоткилометрового пути, на базу в Римини, увидели леденящую сердце картину: отельный рецепшен в наше отсутствие подвергся нападению варваров. Повсюду валялись пустые бутылки, обгрызенные батоны сухой колбасы из наших штабных запасов. Посреди этого великолепия лежал в дупль пьяный Гусь с белоцерковскими друзьями и двумя новыми персонажами – жлобами-мореманами из Сквиры.
Капитан и старпом руководили баржой сухогруза, перевозящего песок с берегов Хорватии для подсыпки местных пляжей. Они забрели «на огонек», гудели около 12 часов и должны были в кассу отеля около восьмисот долларов. Все это со слезами поведал портье-румын, с которым мы успели подружиться. Гусь накануне, при помощи белоцерковских, уже взявших бричку на перепродажу, приобрел «ланчу» представительского класса. Обе машины красовались около гостиницы, вызывая недобрые взгляды живущих поблизости буржуа.
– Эти русские совсем обнаглели!
В Рим Гусь ехать не пожелал, предпочтя плотские утехи (кулек с «драпом» и остатки копченых кур Белоцерковской птицефабрики) всяким Колизеям, площадям Испании и Виа Дель Корсо. И вот сейчас, заплетающимся языком, он представил нам новых друзей, от которых несло бычьей секрецией и близким скандалом.
– Они хорошие и знают всех местных донов.
– Ну и оставайся, а мы пошли спать.
Заснуть не удалось, так как вскоре вся округа огласилась топотом, ударами и крикливыми выяснениями, кто является бόльшим педерастом. Затем раздался звон разбитой зеркальной витрины. Выглянули в окно. По тротуару катались в обнимку скелетоподобный Рибок и капитан. Уже развалив соседнюю ограду частного владения, с любовью облицованную накануне флорентийской плиткой хозяином виллы. Пока одевались и спускались, квартал оцепила полиция.
Как и следовало ожидать, дружеские посиделки с перспективой запутать местное отделение «Коза Ностры», закончились избиением вялого Гуся разгулявшимися люмпенами торгового флота.
Сидевший на кушетке в холле сын Режиссера в разорванной до пупа, сцементированной от двухнедельного пота маечке, с издевательской для владельца надписью «Герои атлетики», плаксиво рассказывал хозяйке гостиницы, что на него напали вероломно. Ну прямо 1941 год!
Ничего не понимающая, но сострадательная матрона прикладывала бодягу к заплывшему глазу постояльца. А вызванный хозяин, косивший под Наполеона (пикколе Бонапарте), оказавшийся владельцем всех отелей квартала, объявил вытянувшимся перед ним полицейским-муниципалам, что его гости чисты как агнцы и во всем виноваты двое мореманов. На них и повесили всех собак, утроенный счет за причиненный урон и через день депортировали.
Купленные машины в целости до Киева не доехали. За Ужгородом уставшие, а может, обкуренные, белоцерковцы въехали в зад гусиной «Ланче». После длительного ремонта на местной техстанции ее с трудом продали по себестоимости. Как говорится, нажива прошла стороной.
Интересно, как человек, не приемлющий проявления любой «фобии», за границей поневоле становится патриотом. Особенно после вынужденного общения с северными соседями.
Рассмотрим их не по национальной, а чисто по гражданской принадлежности. Поражает восприимчивость среднестатистического российского обывателя к имперской промывке мозгов. Приехавший из какого-то Актюбинска погреть пузо на Анатолийское побережье россиянин с презрением и некоторым превосходством поглядывает на своего соседа по отдыху, уроженца матери городов русских, гримасами исторических процессов ставшей столицей украинского государства. При этом он не задумывается о своем генеалогическом древе, на ветвях которого гнездятся мордва и чуваши.
На это превосходство можно было бы «положить», но уж очень северные братья-славяне шумны и крикливы. Только попытаешься заползти в нирвану под шум прибоя, заранее оттащив пляжный лежак куда подальше, как твою полудрему обязательно встряхнет чепочепная перекличка.
– А че, Вань, глянь, мядуза.
– Какая в п..ду мядуза? Кулек это.
«Щирый» отдыхающий в алкоголе себе, естественно, никогда не отказывает, тем более приобретя путевку, где все включено, но потребляет местный разлив тихо и вдумчиво, почти по-европейски. Россияне же сбиваются в большие компании и зачем-то строят загородки из пляжных матрацев. Набрав в свою посуду гектолитры дармового пива и кислого вина в соседнем, продуваемом морским ветерком баре, устраивают праздник жизни в возведенном редуте под сорокаградусным солнцем, оставляя после себя пластиковый мусор и фрагменты вяленой воблы, привезенной из дома.
Прихлебывая отличный кофе, ожидаешь заказанные безделушки в ювелирной лавке города Сиде. При этом умиляешься примеру подлинного интернационализма. Менеджерами турок-хозяин держит тбилисскую армянку, азербайджанку и пожилого очкастого арийца, похожего на доктора Менгеле. От предложенного стаканчика «Раки» отказываешься, чем вызываешь негодование влезших в разговор двух дебелых особей, ковыряющихся до этого в россыпи серебряных цепочек.
– А че не выпить? Это как ваш хохлацкий самогон.
– А ты, жаба кислоокая, знаешь вкус титульного народного напитка? В вашей средней полосе лакают лишь брагу, дождаться окончания процесса перегона попросту невтерпеж. Короче, закрой поддувало.
Зачем надо было давать такой жесткий патриотический отпор, не знаю. Наверное, взыграл материнский украинский ген, победивший русскую половину.
К несчастью, большинство граждан как России, так и Украины до сих пор не осознают, что живут в посткоммунистическом пространстве. Где кукловоды – бывшие аппаратчики и функционеры – давно ввели в жизнь догму из придуманной ими когда-то лженаучной диалектики: «переход количества в качество». Заменив служебные «Волги», госдачи и спецпайки на полумиллионные в валютном эквиваленте кабриолеты, недвижимость по всему миру (которая и не снилась тамошним толстосумам) и миллиардные счета в банках.
Удобнее всего кинуть кость националистической идеи оголодавшему большинству, уводя в сторону от первопричины пустых карманов. Прием не нов, но действенен.
К следующей главе: Киев. Секс
К предыдущей главе: Киев. Ми
[i] Сегодня майка «Адидас»,
А завтра Родину продаст.
* * *
Тех, кто носит джинсы «Ли»,
Выметем с родной земли!
Антиреклама 70-х[/i]
А завтра Родину продаст.
* * *
Тех, кто носит джинсы «Ли»,
Выметем с родной земли!
Антиреклама 70-х[/i]
«Дуже часто за автобусами «Інтурист», що мчать з аеропорту «Бориспіль», можна побачити низку приватних автомобілів. Що це? Почесний ескорт? Зовсім ні. Це шанувальники іноземного ганчір‘я виїхали на полювання».
Это выдержка из очередного пасквиля газеты «Прапор комунізму» конца семидесятых. Автор постоянных разоблачительных статей получал исчерпывающие консультации от фарцовщика-сына, ведущего тот самый антиобщественный образ жизни, разоблачаемый за очень неплохие гонорары папой.
Что говорить о бездарных журналюгах Киева, если даже маститые поэты соцреализма не брезговали клеймить любителей иностранщины в заказных поэмах.
…Да будет крутым и безжалостным
Презренье моей страны
К вам, честь продающим запросто
За импортные штаны…
[i]«Пресмыкающимся». Р. Рождественский[/i]
Фарцовщик… В советской терминологии – антисоциальный элемент, живущий перепродажей ширпотреба и валюты, купленных у иностранцев, потенциальный изменник Родины, изгой общества, в общем, негодяй, всем своим загранично наглым видом бросающий вызов строителям «светлого будущего». Впрочем, большинство обывателей к таковым себя никогда не причисляло.
Под емкое определение «интуриста» попадали все граждане, прибывающие из далекого и близкого зарубежья с разными целями и задачами, представители соцлагеря и капиталистические щуки. Соответственно, бомбящие «фирму» делились на категории универсалов, пытающихся при помощи ограниченного словарного запаса и назойливых жестов приобрести хоть что-то, и аристократов незаконных сделок, почти свободно шпарящих на разных языках и, естественно, предпочитавших имеющих излишки валюты капиталистов.
Лучшими представителями соцлагеря, бесспорно, считались граждане тогда еще монолитной Югославии. Каждый серб, хорват или македонец привозил на продажу итальяно-бразильские джинсы (фармарки), колготки (холохопки) и блок-другой югославской жвачки, сделанной в виде сигарет. К тому же почти у всех представителей дружественного балканского народа имелись бундесмарки, меняемые по сносному курсу.
Всем своим имиджем сателлиты маршала Тито пытались походить на итальянцев, но стиль «прикида», купленного в Триесте, не мог ввести в заблуждение опытных уличных шакалов.
Вырученные югославами рубли тратились на шампанское, карманные часы с цепочкой, фотоаппараты «Зенит» и оплату услуг женщин облегченного поведения. Культивируемый сербохорватами девиз «Югословены ништо за девойку не платят» был, конечно, преувеличением.
В начале восьмидесятых, после смерти югославского лидера, балканский туристический бум поутих. Болгарские «братушки», торгующие исключительно дешевым бренди и пектусиновой «Мастикой», не могли считаться альтернативой, хотя нельзя не оценить их вклад в борьбу с антиалкогольной кампанией, позднее объявленной Пятнистым Генсеком.
Польские и румынские спикули (бздуны и барбаты) присутствовали на улицах Киева всегда.
Соотечественников Влада Дракулы видно было издалека, благодаря огромным тиарам из низкокачественного каракуля – обязательному головному убору романских пастухов – и набитым сверх меры хозяйственным сумкам.
Торги с ними, как правило, происходили в парадных и подворотнях. Из переполненных баулов выгребались груды белых махровых носков (чорапов), женские нейлоновые ботики на танкетке (Леонардо), китайские электронные часы – клика Чаушеску дружила с Пекином. Если повезет, можно было разжиться приличной обувкой, изготавливаемой румынами на экспорт.
Кстати, качество туристических набуковых и кожаных ботинок было гораздо выше современных аналогов, предлагаемых за очень немалые деньги в сети магазинок «Тимберленд».
Сфарцованные в спешке румынские дубленки («Ален Делоны») напоминали пастушьи дохи и рисковали остаться многолетними украшениями комиссионок города.
[i]Мака:[/i]
Румынам частенько с половины заламывали купюры, втюхивали дореформенные хрущевские рубли, а в конце восьмидесятых старались получить сдачу с напечатанных кириллицей югославских динаров, выдаваемых за олимпийские рубли.
Счастливые обладатели настоящих денег спешили отовариться бытовыми электроприборами, годами стоявшими на прилавках и стоившими по их меркам баснословно дешево. Брали коробками бытовую химию. Кого они травили хлорофосом, мне неизвестно, а вот средство от насекомых «Прима» пшикалось румынскими гурманами в пиво, назывался этот процесс «мушка бай-бай». Что делать, каждый житель социалистической казармы выживал как мог.
Тем удивительнее было увидеть в середине девяностых открытые чистые лица бухарестской молодежи, выгодно отличающейся от дегенеративных (бригадных) сверстников сопредельной страны. Очевидно, радикальное решение проблемы диктатуры в Румынии принесло свои плоды. Пережив катаклизмы революции, Бухарест благоухал хорошим кофе и выпечкой, радовал ценами и оптимистично глядел в будущее.
Полякам можно быть благодарным уже за то, что они воплощали в жизнь мечту любого студента – мальтийский Wrangler, на который уходила львиная доля стройотрядовского летнего заработка. За то, что, гендлюя нашими городами, они помогали заработать лишнюю копейку, а после развала Союза пустили на свои базары обнищавшее население СССР, судорожно вывозившее на продажу остатки производства соцэкономики.
Прибывшие в страну развитого социализма туристы-янки подвергались обработке фарцов-американистов. Эта специализация подразумевала знание английского хотя бы на уровне средней школы. В коммерческом аспекте это предприятие было сомнительным, так как потомки покорителей дикого Запада на продажу ничего не везли, наличных долларов имели минимум, а тревел-чеки имели хождение только в валютных барах. Зато очутиться после портвейно-водочных братаний в объятиях КГБ было грустной реальностью.
Думаю, кроме желания сбить вожделенную реднэковскую (термин, определяющий заокеанского жлоба-фермера) тряпку, выклянчить гипотетическую посылку, обменять затертую долларовую пятерку с грустным лицом президента, присутствовал некий элемент бунтарства, хотелось на какое время почувствовать себе свободным гражданином мира без границ.
Наиболее продвинутые американисты знали о США гораздо больше самих американцев. Это было несложно, так как некоторые из туристов путались в названии соседнего штата.
Но не будем повторять монологи Задорнова, мочащегося с высоты своего таланта на страну, приютившую в свое время многих его собратьев-юмористов. Конечно, и его можно понять, наблюдая и по необходимости общаясь с представителями бизнес-структур столь любимой и желанной когда-то страны в наши дни. Впечатление, что доклевывать скелет давно почившего СССР десантируют исключительно яйцеголовых уродов, появляющихся на свет с помощью вакуумной установки, с плоскостопно-шаркающей походкой, прогуливающих по безналу в киевских злачных местах средства на представительские расходы.
Невольно вспоминается веселый призыв белградцев, находившихся под бомбежкой пентагоновских ястребов: «Моника, стисни зубы» (минетный скандал президента Клинтона).
Существовала целая плеяда молодых людей, наивно боготворивших Америку. Самые примитивные из них черпали информацию о стране из фильмов прогрессивных (по мнению министерства культуры) режиссеров, жадно рассматривали фон обличительных телерепортажей Валентина Зорина, прокручивали купленные втридорога в негритянском студенческом гетто на Ломоносова пластинки (плиты), вызубривали бренды ведущих фирм и одевались хоть и в сильно поношенную, но исключительно американскую одежду.
Молодые космополиты имели что-то вроде биржи, на которой с упоением обменивались подержанными маечками, стоптанными «Найками» и «Нью Бэлансами», тыкали под нос друг другу одежные бирки. Покупалось все это у фарцовщиков (самим «бомбить» не хватало духа) и счастливцев, регулярно получавших ренту в виде посылок от родни.
Сейчас это кажется странным, но туристы америкосы 70-х, 80-х были абсолютно иными. Раскованные старики в клетчатых подстреленных брюках в паре с перманентными подругами жизни, одетыми в немыслимо яркие для пожилых советских обывателей наряды, сверкали вставными фарфоровыми челюстями и искренне радовались жизни. Туры в «совок» были исключительно дешевыми, а присовокупляемая к проплаченному ужину в гостинице бутылка «Советского шампанского» стоила 6 рублей.
Англосаксонский молодняк, услышав на плохом английском дежурное «Привет, как дела», охотно шел на контакт. Дальше все зависело от умения влезть в душу доверчивому америкосу. Штатники постарше, подчитав дома Солженицына, ехали в страну медведей и страшного кейджиби пощекотать нервы, и дружба с неформальной частью населения приятно удивляла и добавляла экстрима.
Где еще, в какой стране их встречали радушные молодые люди, готовые угощать алкоголем, водить по интересным местам, менять военную униформу, самовары, матрешки на поношенные майки, джинсы и кеды? Было о чем рассказать друзьям в каком-то Огайо или Айдахо.
Удивительно, но и девушки (жертвы, или поклонницы американской секс-революции тех лет) не боялись оставаться ночевать после дня знакомства в гостях у граждан официально враждебной страны. Внешностью они, конечно, уступали киевлянкам, но заманить в «люлю» белесую, с калифорнийскими веснушками студенточку было своеобразным шиком.
Знакомство с пожилым янки Стенли Купером состоялось в переполненном баре двухэтажного здания на территории гостиничного комплекса «Русь». На первом этаже активно выпивали и флиртовали. А на втором катали шары в помещении кегельбана, первой ласточки боулингового движения в нашем городе.
Забредший на огонек краснолицый седой дядя в клубном пиджаке и оксфордских ботинках напоминал доброго сенатора из американских киносказок. Не найдя пустого столика (чего захотел, не в Чикаго приехал), он подсел к нам, только начавшим разливать принесенную с собой «Тису». С большим смаком опустошил предложенные полстакана и тут же с кавказским размахом заказал две бутылки у бармена.
В процессе распития выяснилось, что Стенли жил в славном городе Майами, был профессором медицины и по совместительству врачом олимпийской легкоатлетической сборной. В Киев он прибыл из Франции во главе группы медиков, кочующей по каким-то европейским симпозиумам. Красоты Киева, равно как и Парижа, его интересовали мало. В своем туре он искал лишь мужских развлечений. И в полной мере находил. Вываленная на стол пачка парижских фотографий ознакомила нас с профессионалками Пляс Пигаль и ракурсами интерьеров различных борделей, где успел отметиться бравый янки.
На середине второй бутылки Стенли слегка всплакнул и посетовал, что никак не может выдать замуж живущих на Багамах дочек. Взглянув на фото двух блондинок типажа героинь сериала «Беверли-Хиллз», мы лишь тоскливо переглянулись. На прощание алканавт-профессор заявил, что завтрашнюю официальную программу он «fuck off», и пожелал продолжить ознакомление с неформальной жизнью нашего города. Для начала был предложен пикник в национальном духе.
Утром в компании с Аликом Умберто, которому было все равно, с кем пить, и Гусем – режиссерским сыном (тот хотя бы окончил английскую школу) мы ждали Стенли на подъезде к «Руси». Он выскочил из интуристовского автобуса под упреки всей группы эскулапов, которую он возглавлял, называл «мазерфакерами» и которую бросал сейчас на произвол судьбы.
На ближайшем, Бессарабском рынке, где предполагалось запастись провиантом, Стенли экстерном прошел курс молодого бойца. Сначала с изумлением, а затем с восторгом наблюдая за нашими манипуляциями у прилавка с огурцами и помидорами. Указательный перст тыкал в понравившийся огурец, а остальные пальцы, незаметно для продавца, прихватывали другой. Так постепенно наполнили пакет, в котором уже звякали четыре бутля «Сибирской». Дело было не в деньгах, важно было показать обещанный колорит.
На выходе из метро на Гидропарке, по направлению к ресторану «Охотник», стоял оббитый гофрой сарай-павильон, где через окошко-кормушку продавали жареные, обсыпанные пудрой пышки. Заведовал всем этим неприлично румяный Серега Вратарь.
Пышка стоила пятак. За ней всегда стояла огромная очередь, и обсыпанный мукой Вратарь крутился, как шахтер-стахановец, складывая из подкроенных копеечек фундамент благополучия будущего магната автосервиса.
За павильоном, упираясь в насыпь метро, находилась крытая веранда с длинным столом, лавками-полатями, цветным телевизором «Рубин» и парочкой деревянных, примитивно раскрашенных коняк. Лошадки были реквизитом пляжных фотографов и отдыхали «в стойле» за определенную мзду.
Именно на веранде был произнесен первый тост:
– Дружба, мир, гони сувенир! – и пикник начался.
Позднее переместились на пляж, одолжили скатерть и сервировку в «Охотнике», где Умберто когда-то трудился буфетчиком, и пьянка начала набирать обороты. Одетый в гавайские шорты по подагрические коленки, Стенли не пропускал ни одного «наката», успевая щелкать своим широкоформатным «Кенноном». Исторические снимки в Майами не попали, так как фотоаппарат вскоре был потерян или украден.
Последующая картина идет фрагментами. Терраса бара «Охотник», где Умберто между стаканами участливо интересовался у американца, «гуд ли ему». По-английски он знал только это слово, но это не мешало выманивать у Стенли долларовые десятки на очередную бутылку водки, якобы продаваемую за валюту в ресторанном буфете без очереди.
Смутно вспоминается такси, которое домчало нас в «Русь», откуда конвоируемый Гусем размякший Стенли вынес баул обещанных подарков; и дальше, за коробку швейцарского шоколада, водила арендованного таксомотора доставил нас в ресторан гостиницы «Либідь». Смена обстановки была необходима.
Два литровых «Биффитера» и маленькая баночка тоника, купленные на тревел-чек в валютном баре, украсили наш стол. Туристы-греки из-за соседних столиков, которых мы сначала обстреляли раскрошенным шоколадом (не доехавшие до Флориды гостинцы из кантона Гельвеция), начали выплясывать сиртаки. Мы присоединились к этой групповухе. При этом у вконец ослабевшего Стенли вываливались из нагрудного кармана кредитки, визитки, шариковые «Паркеры» и прочая ерунда.
Бездыханного, но с честью прошедшего весь нелегкий марафон туриста-экстремала ночью оставили у дверей отеля. Сдав с рук на руки хищникам-швейцарам и надеясь, что у пожилого гуляки найдется поутру таблетка «Алказельцера».
Можно смело утверждать, что подобные бесчисленные бытовые контакты имели гораздо большее значение для культивируемой тогда советскими властями международной разрядки, чем все официальные договоренности кремлевских старцев на высшем уровне.
Наивно полагать, что люди, живущие перепродажей валюты и иностранного шмотья, не были под колпаком «компетентных органов».
Не менее 70 процентов фарцовщиков были штатными осведомителями милиции и КГБ. Это касалось в первую очередь валютчиков. В советское время задержанному с 25 $ автоматически грозил срок до 3 лет, а оперирующий более крупными суммами мог раскрутиться на расстрельную статью.
За фарцовку (без валютных операций) в кодексе не было статьи, и менты поступали по обстоятельствам (вернее, по свежим указаниям горкома партии).
Сначала это был штраф до 50 рублей за якобы ганское приставание к иностранцам, позже задержанные у гостиниц вывозились за город и высаживались на задворках Ирпеня или Василькова. Воспитательный эффект этих акций сводился к нулю, так как зачастую депортированные из города возвращались на попутках быстрее милицейского «бобика».
К московской олимпиаде властям развязали руки, и нетрудовые элементы хватались на улицах, везлись в суд, с заготовленными лжесвидетельскими показаниями комсомольцев-оперативников, где судья, даже не заглядывая в паспорт, подмахивал 15 суток ареста.
О природе советского стукачества можно сложить трактат. Оно процветало во всех сферах. Одни руководствовались соображениями карьерного роста, другим создавали патовую ситуацию, были стукачи-добровольцы, но большинство шло по этой стезе из шкурных интересов.
Чего стоит, например, персонаж, взятый с самого дна зятем в семью известного украинского поэта, при помощи которой он получил кров, образование и работу. В благодарность – детальные описания быта, житейских подробностей и разговоров семьи ложились на стол курирующего семью майора КГБ в виде ежемесячных докладных. Вскоре разоблаченный зятек классика от дома был с позором отлучен. Торгуя в настоящее время подержанными покрышками на авторынке, он и по сей день уверен, что находился на переднем плане борьбы с украинским национализмом, получая от органов банальную индульгенцию на фарцовку и мелкую спекуляцию за свои услуги.
Фарц, продающий купленное у интуриста, попадал под статью о спекуляции, поэтому вещи отдавались барыгам на комиссию.
[i]Козолуп[/i]
Главной торговой точкой был женский туалет возле метро «Крещатик», где в аммиачных парах и немыслимой толкотне киевские леди покупали и продавали необходимое. Задержанные с несколькими парами джинсов писали объяснительные по типу: одни купил себе, другие брату, дедушке, тете. Главное, чтобы не доказали факт продажи. Случались и курьезы.
Выходящий на негнущихся ногах из лифта гостиницы «Либідь» герой предыдущей главы, «Охвициальный», был остановлен оперативниками. Видавшие виды менты оторопели. Виктор ухитрился натянуть на себя 4 пары джинсов! Старший оперативник предложил отпустить, если задержанный сможет присесть. Новоявленный Гудини обозначил попытку, но завалился набок. Трюк не удался. Негнущееся тело под руки затащили в милицейский автобус.
На благородном поприще борьбы с чуждым советскому образу жизни явлением подъедался огромный штат работников милиции и КГБ. Работа была веселая и неопасная. Рыцарей «плаща и кинжала» выдавали стиль серых костюмчиков, невыразительные, стертые лица и искусственно-отсутствующий взгляд.
В начале 90-х большинство грозных милициантов-профи уже вышли в тираж, окончательно разложили циррозом свой ливер и просили находящихся в статусе начинающих капиталистов и рэкетиров – бывших подопечных – опохмелиться «Распутиным» и, по возможности, пристроить к «делу». Сик транзит – ментовская глория.
Хочу поделиться впечатлениями о первом прорыве на Запад в начале 90-х. Страны бывшего соцлагеря, Истамбул и Югославия к тому времени были более – менее освоены.
В гости к макаронникам собралась теплая компания. Батько Щип, Жорик Арбуз, Гусь – сын Режиссера и автор. О Гусе мы уже рассказывали. Щип был действующим майором-летуном, руки которого никогда не тосковали по штурвалу. Он вообще его в глаза не видел. Форму он надевал лишь в день зарплаты на заводе им. Антонова, где числился каким-то военспецом. Эта жировка на деньги налогоплательщиков оставляла уйму свободного времени, используемого для выполнения обязанностей шофера-наперсника у Арбуза.
Жора был личностью незаурядной. Бородатый юморист-интеллектуал и поэт, артист по натуре, отсидевший несколько раз по статье «мошенничество». В Киеве его можно было встретить ряженным в камуфляжную форму ливанского офицера, пишущего расписку арабской вязью (!!!) за взятую у лохов сумму на обмен запрещенной валюты. В Москве – под чековой «Березкой», в индийской чалме сингха и с сеткой-паутиной на бороде. В Питере – в гостинице «Прибалтийская», где с приколотым к лацкану бейджиком он изображал секьюрити отеля, пытаясь оштрафовать слоноподобную американку, укравшую яблоко с банкетного стола. Запугав ее неотвратимостью страшного ГУЛАГа, он таки вырвал у нее заветный кэш.
[i] Арбуз[/]
Именно Жора руководил приготовлениями к вояжу. Рационально и педантично (тюремный опыт) упаковывая в коробку плоские бутылки «Смирновки», копченую колбасу и сигареты. В туровском, наполовину заполненном «мерседесе» мы сразу навели свои порядки. Уплотнили всех в передний отсек автобуса и категорически запретили пользоваться туалетом в салоне. Публика, отбывавшая с нами на родину Данте и Петрарки, была в основном спекулянтами-челноками, вряд ли знавшими, что такое галерея Уфицци, но намертво заучившими адреса дешевых оптовых баз.
Опять же тюремный опыт помог Жоре «заторпедировать» незадекларированную валюту. Официально вывозить можно было только 500 долларов, а остальное прятали по возможностям.
«Торпедой» назывался завернутый и запаянный в целлофан рулон стодолларовых купюр, проносимый через таможню в заднем проходе. Не имевший такой практики автор погрузил «торпеду» с заветной тысчонкой в черный пластиковый пузырь с гелем для душа «Proctor&Gamble» – компании, только начавшей завоевывать украинский рынок.
Путешествующий без багажа и элементарной зубной щетки, но с четырехсотграммовым золотым собачьим Бисмарком на шее и пальцами, унизанными «гайками» с каменьями армянского разлива, Гусь, не мудрствуя лукаво, пришил к изнанке носимой навыпуск куртки попугайского окраса карман, куда засунул около восьми тысяч. Вылезший на всеобщее обозрение белый бязевый мешок на заднице не привлек внимания бдительных таможенников. Зато автора ретиво перетрусили, предлагали добровольно признаться, крутили со всех сторон злополучную прокторовскую банку, но найти ничего не сумели.
В сумерках, на территории Венгрии, автобус тормознул на обочине. Народ разбрелся по кустам, где с кряхтением освобождался от протащенных через границу «торпед».
Мы были уже в почти цивилизованной Европе. Это обязывало. И решили перейти с водки на вино. Заставили водил автобуса, уже очарованных Жориными прибаутками и бывших полностью на нашей стороне, завернуть автобус на придорожные огоньки деревенской дискотеки. Затурканная нами представительница турфирмы и ужгородская мадьярка-полиглот уже не возникали.
На сельском гульбище нам чрезвычайно понравилось. За американские деньги нам выдали полный винный ассортимент, которым мы начали угощать всех желающих. Местные девчата чутко на это среагировали, одна из них уже сидела на коленях у Щипа, с другой топтался Гусь, изображая чардаш, играл скрипач, заказанный Арбузом. Короче, конечная цель поездки была забыта напрочь. И лишь после долгих слезных увещеваний делегатов от группы мы вернулись в автобус.
Мадьярские погранцы на австрийской границе были гораздо добрее и терпимее, чем на украинской сопредельной стороне. Спотыкаясь об катающуюся по салону пустую тару от «Токая» и «Нэмеш Кадора», они начали паспортную проверку.
Принявший после алкоголя горсть каких-то «колес», Гусь тестообразно растекся по креслу и не подавал признаков жизни. Пограничник терпеливо ждал паспорт, но получивший несколько восстановительных пощечин режиссерский сын с закрытыми глазами и маниакальным упорством предъявлял карточную колоду. Затоптанный документ с трудом отыскали возле автобусного гальюна.
Австрию проехали в коматозной дреме, очнувшись уже на итальянском автобане. Парконулись для утренней оправки у придорожной траттории. Усатый хозяин с недоверием разглядывал несвежие физиономии нашего квартета.
– Четыре капуччино и порцию пульпетт, сеньор. Перфаворе престо!
Гусь, которого с бодуна тянуло на молочное, не дожидаясь заказа, схватил и с детской непосредственностью опустошил прямо через носик пол-литровый мельхиоровый молочник, стоявший на стойке.
– Что я буду ждать!
Через час нас разместили на базе, в двухзвездочном отеле, стоявшем на тихой улочке среди приватных вилл курортного города Римини. Гуся и Жору как заядлых храпунов поселили в одном номере, который сделали штабным.
Кое-как приведя себя в порядок, вышли осмотреться и подышать воздухом «свободного мира». Воздух был сырым; пропетляв по пустынным февральским улочкам, вышли к морю. Вся береговая линия была застроена пустующими (не сезон) гостиницами, и Адриатика серела лишь между узкими щелями построек.
К стыду, никто не вспомнил, что мы были на родине великого Феллини и именно здесь мэтр снял культовый для нашего поколения «Амаркорд». Возле презентабельной пиццерии встретили двух коллег по туру, уроженцев Белой Церкви, промышляющих перегоном машин, одетых в базарные «Рибоки» поверх матросских турецких свитеров. Их интересы не шли дальше автотематики и конопли. Ее у них оказался полный кулек, что вызвало живой интерес у режиссерского сына. Парочку перегонщиков хорошо знали в местном госпитале, где три месяца назад они «отдыхали» после объятия по обкурке придорожного платана. Решили отужинать вместе. Не будучи большими любителями пиццы, расселись за покрытыми клетчатыми скатертями столиками. Заказали рекомендованное хозяйкой розовое португальское вино в глиняных бутылках и шесть разномастных порций местного фастфуда.
Ковыряя вилкой в пицце «Дьяболо» (несколько кружков наперченной колбасы на подкрашенном томатом тесте), сравнивали итальянскую выпечку с продукцией открытого в Киеве югославского ресторана-пиццерии в гостинице «Театральная» и отдали предпочтение последней. Для приличия немного посидели, конечно, допили вино и пошли в отель.
Отдохнуть после тяжелого пути не удалось. «Пыхнувший» с новыми друзьями Гусь успел взять в аренду маленькую «чинкво-ченкву» и предложил взглянуть на падших женщин, биржа которых была километрах в пятнадцати от центра. Всю дорогу режиссерский сын бредил темнозадыми мулатками. На обочине их было в избытке, но, рассмотрев огромный логотип «Рибока» на впалой груди белоцерковского мачо и учуяв аромат рубахи двухнедельной свежести, вылезшей из брюк Гуся, они разбежались как тараканы.
– Где сутенеры, в натуре?
Параллельно трассе шла приморская набережная, на которой ежились под февральским бризом, в шубах на голое тело, путаны-интернационалистки, классом попроще. Две негритянки не раздумывая, верховодками, нырнули в малолитражку.
Чичероне из Ямайки и Зимбабве руководили заездом на заброшенную, темную промзону. Гусь уединился в автомобильчике с карибской островитянкой, мурлыкавшей для поднятия тонуса что-то из Боба Марлея. Сделав свое дело и уступая место «Рибоку», Гусь больше всего восхищался наличием у путаны свежих белых носков. Оно и понятно. Он всегда страдал водобоязнью, и чистота не была его добродетелью.
Отработав свои 40 тысяч лир, профессионалки пытались склонить к оплаченному разврату оставшихся. Но мы, честно говоря, побрезговали.
Всю ночь Гусь мучил причитаниями соседа по номеру.
– Я курнул, был вьялым, а сейчас возбудился, что мне делать?
Тургруппа рыскала по складам, скупая галантерейный мадаполам, а мы на прокатном «Фиате» рулили на Флоренцию. Чудо туринского машиностроения с трудом подымало четыре стокилограммовые туши по безлюдному горному серпантину. Как истинные романтики, желавшие к тому же сэкономить на бензине, мы выбрали путь через горный перевал. До Флоренции нужно было мчать автобаном, мимо Болоньи, но это было на 150 км дольше
Горная дорога была абсолютно безлюдной. На плато стояли древнеримская арка и два карабинера в белой сбруе, с донжуановскими бородками и «береттами» на груди. «Фиатик» остановили, полицейский передернул затвор и держал компанию на мушке. Другой, стараясь не попасть в зону обстрела, подошел к машине. Из американских боевиков мы помнили, что следует сидеть и держать руки на виду. Из трескотни мента-латинянина, упорно не желавшего изъясняться на английском, мы разобрали, что нужно выйти из машины и предъявить документы. Серпасто-молоткастые паспорта (украинский тризуб еще не ввели) провинциальный карабинер явно видел впервые и, недоуменно покрутив их, приступил к шмону. Пробив нас через бортовой компьютер полицейской «альфы», пробормотал «скузи» (вроде, извинился) и отпустил.
Спустившись с нагорья и проезжая через провинциальный городок, заметили группку небритых мужчин, явно наркокриминального толка, отчаянно нам жестикулирующих и как бы о чем-то предупреждающих. За углом стояла еще одна полицейская «альфа» с мигалкой. Откуда к нам такое внимание? Позднее выяснилось, что, желая сократить путь, мы безошибочно выбрали тропу албанско-цыганского наркотрафика, а Жорины черные кудри и борода ввели в заблуждение как местных блатных, так и стражей правопорядка.
Повествовать о красотах и магазинах Флоренции, Вечного города и Венеции, составляя конкуренцию клубу кинопутешествий, не имеет смысла.
Пару слов о римской воскресной блошиной барахолке. Все было почти как у нас. На входе пожилой римский жулик с внешностью сеньора из высшего общества, на высоком столике, покрытом полотенцем (что говорило о низком классе исполнения), крутил наперстки.
– Эх, дядя, у нас бамбино лучше вертят, – дали отпор разводящему зазывале.
– Мы вообще облико морале, короче, отвали!
У ворот стояли грустные негры-африканцы, продающие фигурки слоников, жирафов и прочей фауны.
Вихрем налетела толпа устойчиво беременных цыганских теток с фанерками в руках. Получив парочку пинков, они отлетели, успев выбить из Жориного кармана чехол от очков, принятый за «лопатник».
У лотков с распродажей женской обувки месиво перевозбужденных туристок-россиянок.
– Валь, глянь, сапожки-то на коже.
Поверх плеч берущих приступом прилавок гражданок Российской Федерации блеснули длинные гинекологические щипцы, с помощью которых ушлый римский воровайка выдернул из рук ошалевшей от изобилия дешевого товара тетки рулон свернутых лир и растворился в толпе.
– Валь, а че это было?
– Было, да сплыло, – цвыркнула между золотых зубов товарка.
Отработавшую обязательную шопинговую программу группу высадили у Ватикана, объявив, что автобус ждет до 18.00 и потенциальных невозвращенцев ждать не будет.
Вернувшись глубокой ночью, после шестисоткилометрового пути, на базу в Римини, увидели леденящую сердце картину: отельный рецепшен в наше отсутствие подвергся нападению варваров. Повсюду валялись пустые бутылки, обгрызенные батоны сухой колбасы из наших штабных запасов. Посреди этого великолепия лежал в дупль пьяный Гусь с белоцерковскими друзьями и двумя новыми персонажами – жлобами-мореманами из Сквиры.
Капитан и старпом руководили баржой сухогруза, перевозящего песок с берегов Хорватии для подсыпки местных пляжей. Они забрели «на огонек», гудели около 12 часов и должны были в кассу отеля около восьмисот долларов. Все это со слезами поведал портье-румын, с которым мы успели подружиться. Гусь накануне, при помощи белоцерковских, уже взявших бричку на перепродажу, приобрел «ланчу» представительского класса. Обе машины красовались около гостиницы, вызывая недобрые взгляды живущих поблизости буржуа.
– Эти русские совсем обнаглели!
В Рим Гусь ехать не пожелал, предпочтя плотские утехи (кулек с «драпом» и остатки копченых кур Белоцерковской птицефабрики) всяким Колизеям, площадям Испании и Виа Дель Корсо. И вот сейчас, заплетающимся языком, он представил нам новых друзей, от которых несло бычьей секрецией и близким скандалом.
– Они хорошие и знают всех местных донов.
– Ну и оставайся, а мы пошли спать.
Заснуть не удалось, так как вскоре вся округа огласилась топотом, ударами и крикливыми выяснениями, кто является бόльшим педерастом. Затем раздался звон разбитой зеркальной витрины. Выглянули в окно. По тротуару катались в обнимку скелетоподобный Рибок и капитан. Уже развалив соседнюю ограду частного владения, с любовью облицованную накануне флорентийской плиткой хозяином виллы. Пока одевались и спускались, квартал оцепила полиция.
Как и следовало ожидать, дружеские посиделки с перспективой запутать местное отделение «Коза Ностры», закончились избиением вялого Гуся разгулявшимися люмпенами торгового флота.
Сидевший на кушетке в холле сын Режиссера в разорванной до пупа, сцементированной от двухнедельного пота маечке, с издевательской для владельца надписью «Герои атлетики», плаксиво рассказывал хозяйке гостиницы, что на него напали вероломно. Ну прямо 1941 год!
Ничего не понимающая, но сострадательная матрона прикладывала бодягу к заплывшему глазу постояльца. А вызванный хозяин, косивший под Наполеона (пикколе Бонапарте), оказавшийся владельцем всех отелей квартала, объявил вытянувшимся перед ним полицейским-муниципалам, что его гости чисты как агнцы и во всем виноваты двое мореманов. На них и повесили всех собак, утроенный счет за причиненный урон и через день депортировали.
Купленные машины в целости до Киева не доехали. За Ужгородом уставшие, а может, обкуренные, белоцерковцы въехали в зад гусиной «Ланче». После длительного ремонта на местной техстанции ее с трудом продали по себестоимости. Как говорится, нажива прошла стороной.
Интересно, как человек, не приемлющий проявления любой «фобии», за границей поневоле становится патриотом. Особенно после вынужденного общения с северными соседями.
Рассмотрим их не по национальной, а чисто по гражданской принадлежности. Поражает восприимчивость среднестатистического российского обывателя к имперской промывке мозгов. Приехавший из какого-то Актюбинска погреть пузо на Анатолийское побережье россиянин с презрением и некоторым превосходством поглядывает на своего соседа по отдыху, уроженца матери городов русских, гримасами исторических процессов ставшей столицей украинского государства. При этом он не задумывается о своем генеалогическом древе, на ветвях которого гнездятся мордва и чуваши.
На это превосходство можно было бы «положить», но уж очень северные братья-славяне шумны и крикливы. Только попытаешься заползти в нирвану под шум прибоя, заранее оттащив пляжный лежак куда подальше, как твою полудрему обязательно встряхнет чепочепная перекличка.
– А че, Вань, глянь, мядуза.
– Какая в п..ду мядуза? Кулек это.
«Щирый» отдыхающий в алкоголе себе, естественно, никогда не отказывает, тем более приобретя путевку, где все включено, но потребляет местный разлив тихо и вдумчиво, почти по-европейски. Россияне же сбиваются в большие компании и зачем-то строят загородки из пляжных матрацев. Набрав в свою посуду гектолитры дармового пива и кислого вина в соседнем, продуваемом морским ветерком баре, устраивают праздник жизни в возведенном редуте под сорокаградусным солнцем, оставляя после себя пластиковый мусор и фрагменты вяленой воблы, привезенной из дома.
Прихлебывая отличный кофе, ожидаешь заказанные безделушки в ювелирной лавке города Сиде. При этом умиляешься примеру подлинного интернационализма. Менеджерами турок-хозяин держит тбилисскую армянку, азербайджанку и пожилого очкастого арийца, похожего на доктора Менгеле. От предложенного стаканчика «Раки» отказываешься, чем вызываешь негодование влезших в разговор двух дебелых особей, ковыряющихся до этого в россыпи серебряных цепочек.
– А че не выпить? Это как ваш хохлацкий самогон.
– А ты, жаба кислоокая, знаешь вкус титульного народного напитка? В вашей средней полосе лакают лишь брагу, дождаться окончания процесса перегона попросту невтерпеж. Короче, закрой поддувало.
Зачем надо было давать такой жесткий патриотический отпор, не знаю. Наверное, взыграл материнский украинский ген, победивший русскую половину.
К несчастью, большинство граждан как России, так и Украины до сих пор не осознают, что живут в посткоммунистическом пространстве. Где кукловоды – бывшие аппаратчики и функционеры – давно ввели в жизнь догму из придуманной ими когда-то лженаучной диалектики: «переход количества в качество». Заменив служебные «Волги», госдачи и спецпайки на полумиллионные в валютном эквиваленте кабриолеты, недвижимость по всему миру (которая и не снилась тамошним толстосумам) и миллиардные счета в банках.
Удобнее всего кинуть кость националистической идеи оголодавшему большинству, уводя в сторону от первопричины пустых карманов. Прием не нов, но действенен.
К следующей главе: Киев. Секс
Вернуться назад