Хроники уходящего Города

К предыдущей главе: Богема

Среди художников и причисляющих себя к таковым выделялось несколько типов.

Серега Добров, мужчина крайне неопределенного возраста, облагороженный вандейковской бородкой, в неизменном берете, десятилетиями очаровывал гуляющий по центру женский пол от 16 до 50. Конечно, предпочитая нижний возрастной предел.

Сложив указательный палец и мизинец в «козу», он крутил ею перед носом объекта, как бы определяя перспективу, и медоточивым голоском убеждал попозировать:

– Богиня, Венера! О Боже! Походка, взгляд! Вы просто обязаны стать моей музой. Отказа не приемлю!

Вцепившись клещом, источая фимиам, тащил жертву на заклание. И многие, далеко не дуры, поддавались гипнозу одухотворенных голубых глазок.

Добров выныривал в самое неподходящее время и в самой неожиданной точке. Уважая его возраст, молодые перехватчики женских тел ограничивались цыканьем и легким физическим насилием над конкурентом, но Добров, давно имевший взрослых внуков, продолжал одержимо рысачить по центру, в поисках той самой, неповторимой.

Антиподом слащавого и приторного Доброва был абориген Крещатика и прилегающих улиц, с внешностью, почти идентичной французской кинозвезде 60-х годов Жану Маре.

О принадлежности к гей-движению образца галльской мужественности мы узнали гораздо позже, но Маре все равно остался для поколения наших мам неким эталоном мужского начала. Сразу успокоим: ориентация нашего героя была более чем натуральной.

При уличных знакомствах он тоже обозначался как свободный художник, хотя его творчество замыкалось на реставрации икон, антикварной мебели (тут он грешил чрезмерной позолотой) и выкладке примитивных мозаичных панно на автобусных станциях богатых молдавских колхозов.

В этой сложной личности прекрасно уживались занятия искусством, фарцовкой и пьяной поножовщиной. Своей фактурой он некогда покорил упоминаемого выше Режиссера (а уж тот знал толк в мужской красоте), был приглашен к нему в гости, где, недолго думая, банально ограбил великого человека.

Наутро киевского Жана Маре разбудила делегация из режиссеров, актеров, и главное, близко знакомых по прежним безобразиям известных актрис киностудии им. Довженко. Все хором увещевали не обижать ранимого художника (к тому же не написавшего заяву в милицию) и возвернуть вынесенные накануне иконы, картины и прочий скарб.

Режиссеру брутальный поступок чрезвычайно понравился, и по возвращении части имущества он предложил грабителю захаживать. Помимо тусующейся богемы, Режиссер принимал у себя тбилисцев, связанных с криминалом, и цеховиков-нелегалов.

Жана Маре им представляли как наиглавнейшего киевского бандита, что было, конечно, режиссерской гиперболой. Впрочем, однажды, разогретый аракой, к полному восторгу опального киногения, он вколотил бокал в глотку кавказского авторитета.
Будучи первостатейным гулякой, он основательно потрепал нервишки официальных спутниц жизни.

Первая из них, грузинка по национальности, со свойственной восточным женщинам мудростью, всегда умела заовалить острые углы семейного бытия. Обнаружив записную книжку, распухшую от телефонных номеров потенциальных разлучниц, она не стала закатывать свойственный славянским супружницам ревнивый войдот. Все номера ею были аккуратно переправлены. Нолики сделались восьмерками, единички четверками и т.д. Звонить после этого можно было только в рельс, зато дома был почти ажур.

С присущей творческим людям склонностью к абстрактному мышлению, наш Маре выдавал на-гора перлы, используемые потом в городском фольклоре.

Одно время за ним таскалась смазливо-долговязая, но неряшливая деваха. На подначку об ее грязноватых штанишках он с приятным кременчугским диалектом вывел непреложное:

– Джинсы на нэй гразнэнькие, сама чыстэнькая, а жопа у нэй рэдэчкой.

Так, с его подачи, любой женский таз усеченной формы стал именоваться редькой.

Интересным было его «соломоново» разрешение идиотического спора, затеянного выпившими коллегами:

– Кто больше – слон или мамонт? – приведшего ко взаимным оскорблениям.

Предвидя интересную, но неприятную развязку в виде хорошей драки, Маре принял роль третейского судьи.

– Слон – животное южное. И ему как бы все по х... Значит, мамонт больше.

На это возражений ни у кого не нашлось, и мир был восстановлен.

Жан Маре:



Киевляне постарше обязаны помнить предвестники современных биг-бордов в виде огромных холщовых полотен кинорекламы, развешанных возле консерватории, филармонии и на площади Толстого.

Все гигантские полотна исполнялись техникой «сухая кисть» пожилым художником Витей «Овсом» в мастерской при кинотеатре «Киев».

На заборе, окружавшем строительство станции метро на пл. Толстого, красовалась реклама нового фильма «Инспектор ГАИ». Щит висел низко, и над трехметровым портретом Никоненко, одетого в милицейскую форму, было совершено надругательство.
Злоумышленник затер петлички с гербом СССР на мундире и подрисовал жирные эсэсовские молнии. Высокие чины из МВД буквально бились в падучей, расследуя акт вандализма. Идиотизм властей тех лет не знал границ.

Сейчас трудно поверить, что напечатанные плакаты с рекламой какого-то кинофестиваля на фоне тогдашнего украинского флага (красно-голубого), наклеенные на планшеты и выставленные в витрине кинотеатра «Украина», через месяц выцвели и приобрели желто-голубой окрас. Немедленно была создана компетентная комиссия из экспертов КГБ и заинтересованных чиновников министерства культуры – на предмет обвинения директрисы в злом умысле и пропаганде украинского национализма.

Во время войны, в Румынии, «Овес», занятый агитационной оформиловкой при политуправлении фронта, настроил полковое радио на местную волну и запустил в эфир концерт эмигранта Лещенко (не путать с рупором комсомола и долгожителем российской эстрады Львом Лещенко). Эта иделогически вредная для победоносной армии вылазка стоила ему штрафбата и простреленной навылет челюсти.

В начале восьмидесятых это был бодрый, подтянутый мужчина (стариком назвать его не поворачивался язык), который никогда не отказывался принять сотку-другую. Будучи страстным болельщиком футбола и панически боясь супруги, он, дабы не быть уличенным после выпитого, часами сидел на пустующих трибунах центрального стадиона и выдыхал перегар.

Подвизавшийся возле него в качестве ученика начинающий художник Авак быстро заимел свою фишку популярности.

В кинотеатре «Кинопанорама» в одночасье появилась реклама, подражавшая манере Сальвадора Дали. Неискушенные обыватели, разинув варежки, рассматривали аваковы сюрреалистические изыски. Художник в кинотеатрах получал на круг рублей 80, и насколько сильна должна была быть жажда самовыражения, чтобы за подобный мизер изощряться в технике живописи.

В среде деятелей, обслуживающих городской кинопрокат, муссировалась история о том, что это молодое дарование (будучи комсоргом объединения) накатало подметное письмецо лично Леониду Ильичу Брежневу, в котором оно восхищалось его бессмертными произведениями «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». По его заверениям, они помогали самосовершенствоваться, расти и обретать гражданское самосознание.

В рекордный срок он получил из секретариата генсека все три книги с дарственными подписями от Самого и напутствие продолжать в том же духе. Понятно, что после этого ему была дана негласная лицензия на чуждую советскому образу жизни манеру исполнения кинорекламы.

Обозначив часть повествования как «богема» и хаотично перетасовывая персонажей, хоть как-то причастных к этой социальной прослойке, чуть не забыл упомянуть место, претендующее на роль киевского Монмартра.

Это, конечно, Андреевский спуск. Некогда одна из самых романтичных и загадочных улиц нашего города. Неповторимое очарование и аромат былого несколько раздавлены коммерческими рельсами современности.

Художников, исконных обитателей улицы, из творческих мастерских, арендуемых у прежней власти за копейки, попросили выйти вон. Народные «шинки» заменились ресторациями с заоблачными ценами, а парочка художественных салонов переродилась в полдюжины частных галерей. Все вроде покрашено, ухожено, а вот неповторимое настроение, обязательное при былых прогулках Андреевским, уже не возникает.

Дикий капитализм пришел на исторические склоны во второй половине восьмидесятых. Так называемые «утюги» – полуфарцовщики поздней формации – продавали на туристических маршрутах за валюту (благо времена наступили более лояльные) матрешки, значки, часы с советской символикой, заячьи ушанки с нацепленными кокардами («партизанские») и прочую дребедень. Своим ассортиментом и ценами они составляли конкуренцию государственным сувенирным киоскам при интуристовских гостиницах.

Доходы по тем временам были неплохими, и вскоре «утюгам» захотелось узаконенного статуса. Они переместились поближе к Андреевскому собору и возле лестницы, ведущей к историческому музею, «впаривали» иностранцам матрешки «Горби», серпасто-молоткастые футболки с надписью «Перестройка», фальшивые «федоскинские» и «палехские» шкатулки, отстегивая умеренную ежемесячную мзду выпестованному перестройкой рэкету.

Забугорный люд шел по Андреевскому косяком, интерес к постсоветскому китчу был велик, и бизнес требовал расширения. Районная администрация начала выдавать разрешения на торговые точки, и вскоре ярмарка поделок расползлась почти до Подола. Единой концепции в оформлении рундуков не было, и нет по сей день.

Вся сувенирная экспозиция расставлена на корявых столиках и беспорядочно развешана на фасадах исторических зданий. Здешний торговый народец весьма специфичен, отличается гнильцой и скаредностью и никогда не упускает возможности заделать подлянку соседу-конкуренту.

Честь и совесть Андреевского:



Начавшийся живописный бум к завалам сувенирного хлама добавил огромное количество залакированных полотен. Масштабные «марины» соседствуют с натюрмортными букетами, «ню» и различной эзотерикой. Все это пиршество колеров, штампуемое с прыткостью полиграфического станка, расставлено прямо на асфальте и перекрывает подходы к Андреевскому.

Сугубо коммерческие поделки полностью удовлетворяют эстетические запросы украинских нуворишей, приобретающих местные «шедевры» на взятки, подарки шефу и декорации обойденных дизайн-проектом простенков собственных домов и квартир. Человек с элементарным вкусом на этот уличный вернисаж не заглянет.

По-настоящему интересным местом Андреевский становится лишь два раза в году. В День Киева и на празднование Независимости сюда стекается весь оставшийся творческий генофонд Украины.

Гам и толкотня стоят несусветные. Приобретать достойные образцы народных ремесел или качественную живопись рекомендуется в конце празднования. Амбиции авторов к этому времени подутихают, и цены на «нетленные шедевры» вгоняются в разумные рамки.

Об антикварщиках и так называемых «коллекционерах» прошлых лет писать противно, но что поделаешь, истина требует освещения разных сторон бытия.

Местом их кубла был пятачок перед «Антикварным» на Красноармейской. На пятаке, с открытием магазина, караулили стариков и просто неискушенных, от нужды несущих, зачастую последнюю, фамильную реликвию на оценку. Ведь магазин государственный, и в нем обмануть не должны. Это была роковая ошибка. Оценщики работали в полной доле с барыгами, и владелец раритета был заранее обречен. Для ширмы на полке выставляли принятый на комиссию хлам, а все стоящее выкупалось за бесценок и тут же исчезало в недрах магазина.

На тогда еще живых одиноких старушек «из прошлой жизни» шла настоящая охота. Схем овладения чужими ценностями было множество. Запускался проходимец барского вида и с хорошими манерами. Жертве приносили кефир, плавленые сырки и печенье. С ними пили чаек и беседовали о былых временах. Вначале осторожно выманивали (максимум за 1/4 стоимости) ювелирные побрякушки, таким образом постепенно прикармливая и приручая.

Окончательно обаяв, привозили в подарок маленький холодильник, начиненный «Киевским тортом», и, оставив на старость рубликов двести (это в лучшем случае), вывозили из квартиры гарнитуры карельской березы, бронзовые канделябры и живопись.

Все крутящиеся возле антиквариата не брезговали подставлять собратьев. Ну, а стук кэгэбэшным и мвдэшным покровителям шел наперегонки. Хотя в наше время торговля древностями узаконена (редкий квартал центра обходится без специфической лавочки), метода добычи особо не изменилась.

На антикварном «Обществе» – воскресном скопище пауков различных калибров – для отлова лоховитых мух натягивается все та же паутина. Со сверхскоростным ростом благосостояния некоторых граждан (в процентном отношении не более двух к основной массе) резко повысился спрос на антиквариат.

Антиквар и жертвы:



Поскольку закрома уже пустоваты, музейной ценностью объявлены работы мастеров соцреализма разных школ. Раньше их пейзажи и натюрморты годами пылились на стенках художественных салонов, изредка покупались исключительно по безналичному расчету бюджетными организациями и украшали стены присутственных мест, больниц и гостиниц. Ну что ж, каждому овощу свое время, а заглядывать за черную ширму серьезных махинаций с произведениями искусства не рекомендуется.

Киевский Дом кино… Несколько кафе-буфетов, биллиардная и небольшой ресторан. В нем периодически лабал полуцыганский ансамбль с популярным в городе пианистом Юрой Абрикосовым, поющим исключительно на английском.

Любой кабак, где он развлекал гостей стилем соул, вмиг становился модным. К сожалению, проект его сольного творчества в девяностые успехом не увенчался.

Киевлян мало интересовали премьеры обласканных властью классиков киностудии им. А. Довженко, выдающих «на-гора» заказные «шедевры» о гражданской и отечественной войнах, счастливых тружениках колхозных полей, говенные детективы, иногда ленты о негодяях-оуновцах и благородных чекистах-милициянтах, при этом насильственно знакомя зрителя с гуцульско-галицийским диалектом.

Через 20 лет акценты диаметрально поменялись. Принесшие славу Украине образцы поэтического кино являются жемчужинами в этой навозной куче.

Понятно, что городской бомонд всеми неправдами стремился попасть на премьеры лишь зарубежных фильмов. Пригласительные билеты на 2-х человек доставались через знакомых «мытцив», чинуш культурных ведомств или главного администратора Дома кино с подозрительной для того времени ориентацией.

В холле праздная толпа перетасовывалась с невостребованными лицедеями и старлетками-актрисулями, бродившими с видом падших ангелов и надеющимися на узнавание и угощение в буфете.

Одна из них, достаточно интересная, но пропахшая валидолом истеричка, снявшаяся в рекламном ролике Госстраха, при знакомстве зачем-то всех оповещала, что невинности ее лишил сам Миколайчук!

Экзальтированность, вывернутость мозгов вкупе с непредсказуемостью – отличительные черты всех театралок, художниц, консерваторок, а также облысевших от перегрузок, с прическами «гулькой» и деформированными коленными суставами балеринок и прочих служительниц муз. Исповедовался принцип Великого Кормчего – Мао: «Чем хуже, тем лучше!»

Иллюстрацией к этому может стать история контакта с двумя москвичками летом 79-го. Поводом для знакомства стала пожалованная 3-копеечная монета на стакан газировки с сиропом.

– Может, дать еще на пирожок?
– А че? Мы бы не отказались.

Красотки оказались художницами-модельершами, приехавшими в Киев защищать дипломы. Была такая практика между советскими вузами.

Подустав от заумных разговоров, приправленных московским акцентом, в условно ночном заведении «Червона рута», искал благовидный предлог «сделать ноги».

Спасение явилось в образе двух тертых старперов. Вальяжные антикварщики отозвали пошептаться. Похожий на сову, но стервятник по сути, очкастый Марк Семенович начал как всегда издалека.

– Сережа, вы нам глубоко симпатичны, скажите, на какой клумбе произрастают такие георгины?

На предложение окучивать и нюхать понравившуюся флору старперы подошли знакомиться, плотоядно потирая не знавшие трудотерапии ладошки к насосавшемуся сухого вина цветнику.

Сдав девок с рук на руки, отлучившись «отлить», порулил домой. Благо дом находился в ста метрах.
Через пару дней на пятачок перед Главпочтой примчался взмыленный Марк Семенович в запотевших от возмущения линзах.

– И что мы вам сделали плохого, нам это надо?

Оказалось, москвички основательно обжились в квартире-музее на Пушкинской. Уничтожили килограммовую банку черной икры и пол-ящика ликера «Вана Таллин». Раскоцали кузнецовское блюдо и таки прожгли сигаретой кушетку-интим стиля рококо. При этом не допустили к своим по-северному белым телам.

– Так гоните их на хер!
– Вы только поймите меня правильно, мы на них изрядно поистратились, может, они подобреют?
– Ну, ждите.

Через несколько дней девки вынырнули в центре и с визгом бросились на шею. Похоже, это была судьба. Стоявший рядом Слава Кабачок – коллега по оформительскому цеху – предложил свое общество и ключи от пустующей художественной мастерской, в обмен потребовав купить энное количество алкоголя, попроще, но побольше.

Кабачок был как всегда на мели и пообещал в виде доли несколько листов ватмана-торшена. На стенах темного полуподвала висели ученические акварельки-натюрморты, стоял незаконченный гипсовый макет статуи пионера-героя Лени Голикова, а по углам пылилась опустошенная тара.

Этот антураж привел так и не оценивших антикварной утонченности ампира, изысканности модерна и галантерейного ухаживания модельерш в настоящий экстаз.

Стриптиз начался сразу, на заляпанном раствором подиуме. По концовке девки завалили сопротивляющегося Кабачка, алкающего лишь суррогатного пойла и уже безразличного к плотским радостям. Но это уже из области порнолитературы, к которой мы не имеем отношения.

Винить и осуждать актерскую братию за двуличие, болезненное самолюбие, привычку менять жен и мужей не имеет смысла, таковы издержки выбранной профессии. Хуже, когда лицедейство переходит в фарисейство. Не раздражают рекламирующие «Золотой конек», «Виагру» или матрацы «Венето». Гадливость появляется, когда на экране ТВ ты видишь народную артистку, до оскомы публичную, прошедшую по жизни с имиджем идейной коммунистки, но обласканную всеми режимами, проникновенно втягивающую обывателя в очередную траст-пирамиду начала 90-х, то есть заведомый лохотрон. Позднее, с хорошо оплаченным восторгом, восхищающуюся душевными качествами, божественной аурой и добротой киевских криминальных авторитетов смутного времени.


К следующей главе: Богема (окончание)