1981, часть 3-я
Заметки Антигероя
К предыдущей главе: 1981, часть 2-я
После одиннадцати в казарме начинается ночная, «клубная» жизнь. Гудят кипятильники, сваренные из стальных полос. Пятилитровые чайники для чифира, почти тюремной концентрации, закипают за полторы минуты. Булькает в жестяных кружках токсичная брага, выдержанная в огнетушителях или, по особым случаям, шмурдячная продукция объединения «Ростоввино».
Парочка ротных «опущенных» Сара и Калинка, обреченно плетутся в чертог любви – помещение для сушки сапог и портянок. Омерзительно грязная и засаленная «петушня» имеет мало общего с нынешними, растягивающими жабьи ротики, кокетливыми и гламурными, с придыхание повествующими с экранов ТV о своем первом грехонападении и полученном кайфе, представителями гей меньшинств (или, пожалуй, большинства) из курятников шоу-бизнеса. Эх демократия, мать её!
Жертвы необузданных фантазий и южного темперамента, Калинка и Сара, тем не менее, имеют определенный успех и даже иногда получают гонорар в виде банки недоеденной сгущенки.
Отвечавшие за дисциплину дежурные взводные лейтенанты, всю ночь стоят на «стреме» у окна, выглядывая дежурного по части, рискнувшего заглянуть с проверкой.
Дежурство по части проклятие для офицеров, твердо усвоившими, что проявив излишнюю любознательность к ночной солдатской жизни, наверняка будут обложены трехпалубным матом, а то и получат табуретом по кокарде.
Уставшие от жестокого неуставняка и прописанных присягой тягот и лишений, пытаются всеми способами сократить срок почетной обязанности. Обладавшие чувством юмора и задатками лицедейства, стараются комиссоваться через «дурку». Кто бегает в одних кальсонах и тельняшке по сугробам и лупит в неизвестно где добытую корабельную «рынду», изображая матроса Швандю, требуя немедленного перевода на Тихоокеанский флот. Кому-то нравится в окне, закрытой изнутри бытовки, изображать Икара, угрожая полетать если ему не доставят пива и парфюры.
Не наделенные выдумкой, бесхитростно нажираются всякой дряни или «коцают» вены. Отсекателей пальцев и самострелов в переполненный Астраханский дурдом не везут, а «закатывают» по статье о членовредительстве.
Цинично и безответственно ведет себя военнослужащий, казахский немец со знаковой фамилией Кайзер, который исхитряется удавиться на брючном ремне в помещении дежурного по части, где надеется получить помощь, но игнорируется дремлющим кэпом.
Вал воинских преступлений настолько велик, что при всем не желании выносить мусор наружу, приходиться назначать дознавателей, долго и вяло ведущих расследования о сломанных челюстях, отбитых почках и суицидах. Ежемесячные визиты выездного трибунала, с зачуханной дежурной адвокатессой, в части являются нормой. Вернувшиеся дослуживать после двухлетнего дисбатного перевоспитания, напоминают гаитянских зомби, забиты и немногословны. Попавшие под следствие предпочитают тюрягу.
А что же делают отцы иезуиты, ловцы человеков, а попросту армейские особисты? Похоже что весь криминальный бедлам в части лежит вне их интересов. Люди с горячим сердцем, мытыми руками и прохладным разумом [42] остро нуждаются в служебных повышениях, новых званиях и пайковых льготах. Но золотые для пламенных чекистов времена, когда на ниве шпионофобии снималась щедрая жатва, остались в прошлом. Без конкретики, слепить дело по этой статье стало затруднительно, а процент реальных разоблаченных агентов империализма не может обеспечить спрос гигантской паутины госбезопасности. Беспроигрышным и перспективным остается бурить и разрабатывать человеческую породу в идеологической пласте. Эта геология гарантирует материалы для отчетов, оттачивание личной казуистики и подтверждает собственную необходимость.
У капитана Парамонова хорьковый профиль и вдавленные рыбьи гляделки. Хотя его причастность к всесильному ведомству ни у кого сомнений не вызывает, он зачем-то рядится то в танкиста (хотя бронемашин здесь никогда не видали), то цепляет на себя голубые петлицы военного авиатора. Помимо театрализованной тяги к переодеваниям, Парамонов обладает истинным талантом по вербовке стукачей-соглядатаев, хотя его метода брутальна и примитива. Как это не печально, агентами внедрения, чаще всего и с охоткой, становятся земляки украинцы, а об немногочисленных киевлянах вообще писать не хочется.
Жителям российского нечерноземья, Парамонов создает патовые ситуации, но они в большинстве стараются предупредить об опасности. Взять, допустим, Воху «Злодея» – двухметрового мослатого тракториста из Тамбовщины, на рыжем предплечье которого наколоты могильный холмик и изречение церковнославянской вязью «Умри злодей, от руки моей». Воха собирается домой и одной ногой практически стоит на подножке дембельского поезда. Уже готова парадная форма, полугодичными усилиями превращенная в наряд циркового униформиста, расписан взлетающими ракетами фибровый дорожный чемоданчик, хранящий трогательный платок для мамы и образец армейского поп-арта – выложенный флуоресцентной гуашью на куске фанеры цветок РОЗА. Каждому прошедшему «действительную», знаком нестерпимый озноб последней недели в казарменных стенах когда отсчитываются буквально секунды. В таком состоянии вызов в особый отдел кажется неуместной шуткой. Но Парамонов обладает лишь висельным (для оппонента) юмором и объявляет мандражирующему Вохе, что он подозревается в изготовлении и попытке вывоза винтовочного обреза!!!
– Как, я, где, когда?!!
Тут Парамонов становится отцом родным, наливает водички, кладет руку на плечо, пронизывает глазенками и проникновенно вещает:
– Может ты здесь и не причем, но пойми, ведется следствие, пока поищем, пока найдем, месяца два пройдет.
–Что же делать?!
– А напиши-ка нам дружок, следующее…
И размякший (а кто здесь не потечет) дембель, под диктовку, пишет лжесвидетельскую поэму. Датировка задним числом, подпись, полный ажур. Спасибо за службу сынок! Езжай домой, да не болтай!
Из подобных кирпичиков потихоньку, но неуклонно, возводиться фундамент здания, что позднее будет грозно именоваться ДЕЛОМ. Так вот, Злодею хватает духу все рассказать. Остальные обработанные лишь испуганно и красноречиво опускают взгляд.
Первые полгода армейской адаптации и выживаемости проходят почти метафизически. Ты не отключаешь мозги, но смотришь на свое бренное тело как бы со стороны. В этом драйве поневоле забывается о комитетских кознях. Между тем, ты с первого дня у них в разработке (масштабы которой ты ощутишь позже), свалившись сдобным колобком в заботливо подставленные ручонки. Вскоре при встречах Парамонов со значимостью начинает здороваться за руку, обращается по имени отчеству и пытается тренировать на тебе дешевые гипнотические навыки. Отрабатывая свой хлеб, организовывает лектории о бдительности, на которые загоняются бойцы первогодки. Начав с заоблачных высот, которые бороздят советские космические корабли, переходит к россказням о гипотетических отщепенцах, готовых за пачку жвачки изменить Родине и трахающих иностранок на черноморском берегу. Потенциальной, легкой добычей для молодчиков из Лэнгли и МИ-5.
Посапывающей аудитории (любой первогодок присев на стул, моментально погружается в летаргию) все это глубоко индифферентно, но похоже весь спектакль разыгрывается для одного зрителя. Это льстит, но не радует.
На дружеском футбольном мачте с соседней частью, к тебе подсаживается уже забытый попутчик-собутыльник по призывному эшелону и делится впечатлениями от беседы со своими чекистами. Они организовывают творческую командировку в районный центр мироздания – военный городок, населением тысяч на тридцать и значительным процентом вдов-разведенок. Землячок толком не знает, что предстоит делать. Обсмаливать городские крыши или оформлять центральный клуб. Главное, что особисты готовы субсидировать алкогольные посиделки, с последующим докладом о твоих идеологически вредных высказываниях.
Планы о месячном разврате за счет спецслужб, проваливаются. Может они что-то переигрывают, но скорее всего на тот момент оказываешься полезнее на месте главного по художественной части и консультанта по декорированию фатер старших офицеров, схищенной со складов вагонкой. Парадоксально, что творцу наглядной агитки, находившемуся (по определению политрука) на переднем крае идеологического фронта, впоследствии вменят антисоветскую пропаганду и агитацию.
Казалось, чего проще «зыкрыть» по криминальной статье и не париться. Ан нет, как говаривали у нас в Киеве:
«У каждого Абрама своя программа, а у Додика своя методика!»
Читать дальше: 1981, часть 4-я
Примечания:
42. Перефразировка Феликса Дзержинского.
К предыдущей главе: 1981, часть 2-я
После одиннадцати в казарме начинается ночная, «клубная» жизнь. Гудят кипятильники, сваренные из стальных полос. Пятилитровые чайники для чифира, почти тюремной концентрации, закипают за полторы минуты. Булькает в жестяных кружках токсичная брага, выдержанная в огнетушителях или, по особым случаям, шмурдячная продукция объединения «Ростоввино».
Парочка ротных «опущенных» Сара и Калинка, обреченно плетутся в чертог любви – помещение для сушки сапог и портянок. Омерзительно грязная и засаленная «петушня» имеет мало общего с нынешними, растягивающими жабьи ротики, кокетливыми и гламурными, с придыхание повествующими с экранов ТV о своем первом грехонападении и полученном кайфе, представителями гей меньшинств (или, пожалуй, большинства) из курятников шоу-бизнеса. Эх демократия, мать её!
Жертвы необузданных фантазий и южного темперамента, Калинка и Сара, тем не менее, имеют определенный успех и даже иногда получают гонорар в виде банки недоеденной сгущенки.
Отвечавшие за дисциплину дежурные взводные лейтенанты, всю ночь стоят на «стреме» у окна, выглядывая дежурного по части, рискнувшего заглянуть с проверкой.
Дежурство по части проклятие для офицеров, твердо усвоившими, что проявив излишнюю любознательность к ночной солдатской жизни, наверняка будут обложены трехпалубным матом, а то и получат табуретом по кокарде.
Уставшие от жестокого неуставняка и прописанных присягой тягот и лишений, пытаются всеми способами сократить срок почетной обязанности. Обладавшие чувством юмора и задатками лицедейства, стараются комиссоваться через «дурку». Кто бегает в одних кальсонах и тельняшке по сугробам и лупит в неизвестно где добытую корабельную «рынду», изображая матроса Швандю, требуя немедленного перевода на Тихоокеанский флот. Кому-то нравится в окне, закрытой изнутри бытовки, изображать Икара, угрожая полетать если ему не доставят пива и парфюры.
Не наделенные выдумкой, бесхитростно нажираются всякой дряни или «коцают» вены. Отсекателей пальцев и самострелов в переполненный Астраханский дурдом не везут, а «закатывают» по статье о членовредительстве.
Цинично и безответственно ведет себя военнослужащий, казахский немец со знаковой фамилией Кайзер, который исхитряется удавиться на брючном ремне в помещении дежурного по части, где надеется получить помощь, но игнорируется дремлющим кэпом.
Вал воинских преступлений настолько велик, что при всем не желании выносить мусор наружу, приходиться назначать дознавателей, долго и вяло ведущих расследования о сломанных челюстях, отбитых почках и суицидах. Ежемесячные визиты выездного трибунала, с зачуханной дежурной адвокатессой, в части являются нормой. Вернувшиеся дослуживать после двухлетнего дисбатного перевоспитания, напоминают гаитянских зомби, забиты и немногословны. Попавшие под следствие предпочитают тюрягу.
А что же делают отцы иезуиты, ловцы человеков, а попросту армейские особисты? Похоже что весь криминальный бедлам в части лежит вне их интересов. Люди с горячим сердцем, мытыми руками и прохладным разумом [42] остро нуждаются в служебных повышениях, новых званиях и пайковых льготах. Но золотые для пламенных чекистов времена, когда на ниве шпионофобии снималась щедрая жатва, остались в прошлом. Без конкретики, слепить дело по этой статье стало затруднительно, а процент реальных разоблаченных агентов империализма не может обеспечить спрос гигантской паутины госбезопасности. Беспроигрышным и перспективным остается бурить и разрабатывать человеческую породу в идеологической пласте. Эта геология гарантирует материалы для отчетов, оттачивание личной казуистики и подтверждает собственную необходимость.
У капитана Парамонова хорьковый профиль и вдавленные рыбьи гляделки. Хотя его причастность к всесильному ведомству ни у кого сомнений не вызывает, он зачем-то рядится то в танкиста (хотя бронемашин здесь никогда не видали), то цепляет на себя голубые петлицы военного авиатора. Помимо театрализованной тяги к переодеваниям, Парамонов обладает истинным талантом по вербовке стукачей-соглядатаев, хотя его метода брутальна и примитива. Как это не печально, агентами внедрения, чаще всего и с охоткой, становятся земляки украинцы, а об немногочисленных киевлянах вообще писать не хочется.
Жителям российского нечерноземья, Парамонов создает патовые ситуации, но они в большинстве стараются предупредить об опасности. Взять, допустим, Воху «Злодея» – двухметрового мослатого тракториста из Тамбовщины, на рыжем предплечье которого наколоты могильный холмик и изречение церковнославянской вязью «Умри злодей, от руки моей». Воха собирается домой и одной ногой практически стоит на подножке дембельского поезда. Уже готова парадная форма, полугодичными усилиями превращенная в наряд циркового униформиста, расписан взлетающими ракетами фибровый дорожный чемоданчик, хранящий трогательный платок для мамы и образец армейского поп-арта – выложенный флуоресцентной гуашью на куске фанеры цветок РОЗА. Каждому прошедшему «действительную», знаком нестерпимый озноб последней недели в казарменных стенах когда отсчитываются буквально секунды. В таком состоянии вызов в особый отдел кажется неуместной шуткой. Но Парамонов обладает лишь висельным (для оппонента) юмором и объявляет мандражирующему Вохе, что он подозревается в изготовлении и попытке вывоза винтовочного обреза!!!
– Как, я, где, когда?!!
Тут Парамонов становится отцом родным, наливает водички, кладет руку на плечо, пронизывает глазенками и проникновенно вещает:
– Может ты здесь и не причем, но пойми, ведется следствие, пока поищем, пока найдем, месяца два пройдет.
–Что же делать?!
– А напиши-ка нам дружок, следующее…
И размякший (а кто здесь не потечет) дембель, под диктовку, пишет лжесвидетельскую поэму. Датировка задним числом, подпись, полный ажур. Спасибо за службу сынок! Езжай домой, да не болтай!
Из подобных кирпичиков потихоньку, но неуклонно, возводиться фундамент здания, что позднее будет грозно именоваться ДЕЛОМ. Так вот, Злодею хватает духу все рассказать. Остальные обработанные лишь испуганно и красноречиво опускают взгляд.
Первые полгода армейской адаптации и выживаемости проходят почти метафизически. Ты не отключаешь мозги, но смотришь на свое бренное тело как бы со стороны. В этом драйве поневоле забывается о комитетских кознях. Между тем, ты с первого дня у них в разработке (масштабы которой ты ощутишь позже), свалившись сдобным колобком в заботливо подставленные ручонки. Вскоре при встречах Парамонов со значимостью начинает здороваться за руку, обращается по имени отчеству и пытается тренировать на тебе дешевые гипнотические навыки. Отрабатывая свой хлеб, организовывает лектории о бдительности, на которые загоняются бойцы первогодки. Начав с заоблачных высот, которые бороздят советские космические корабли, переходит к россказням о гипотетических отщепенцах, готовых за пачку жвачки изменить Родине и трахающих иностранок на черноморском берегу. Потенциальной, легкой добычей для молодчиков из Лэнгли и МИ-5.
Посапывающей аудитории (любой первогодок присев на стул, моментально погружается в летаргию) все это глубоко индифферентно, но похоже весь спектакль разыгрывается для одного зрителя. Это льстит, но не радует.
На дружеском футбольном мачте с соседней частью, к тебе подсаживается уже забытый попутчик-собутыльник по призывному эшелону и делится впечатлениями от беседы со своими чекистами. Они организовывают творческую командировку в районный центр мироздания – военный городок, населением тысяч на тридцать и значительным процентом вдов-разведенок. Землячок толком не знает, что предстоит делать. Обсмаливать городские крыши или оформлять центральный клуб. Главное, что особисты готовы субсидировать алкогольные посиделки, с последующим докладом о твоих идеологически вредных высказываниях.
Планы о месячном разврате за счет спецслужб, проваливаются. Может они что-то переигрывают, но скорее всего на тот момент оказываешься полезнее на месте главного по художественной части и консультанта по декорированию фатер старших офицеров, схищенной со складов вагонкой. Парадоксально, что творцу наглядной агитки, находившемуся (по определению политрука) на переднем крае идеологического фронта, впоследствии вменят антисоветскую пропаганду и агитацию.
Казалось, чего проще «зыкрыть» по криминальной статье и не париться. Ан нет, как говаривали у нас в Киеве:
«У каждого Абрама своя программа, а у Додика своя методика!»
Читать дальше: 1981, часть 4-я
Примечания:
42. Перефразировка Феликса Дзержинского.
Вернуться назад