К предыдущей главе: Эпиграф
…Но ходят оккупанты в мой зоомагазин.
Хозяйская походка, надменные уста…
Ах, флора там все та же, да фауна не та…
Булат Окуджава
Хозяйская походка, надменные уста…
Ах, флора там все та же, да фауна не та…
Булат Окуджава
Кинуть брейк, прошвырнуться, проутюжить Крещатик, Брод, Бродвей. Думаю, что повальное американизирование названий центральных улиц городов СССР шло из чувства неосознанного протеста против серости советского бытия, засилья кумачовых партийных лозунгов, заменявших нынешнюю рекламу, гигантских портретов столпов марксизма. Америка же, со всеми ее прелестями, была под запретом, запрет манил, продвинутая часть населения вводилась в самообман, издевательски переименовывая официальную карту.
Родившись в центре города, я, наверное, генетически впитал отношение старшего поколения окружающих меня людей к историческим названиям улиц. Большинство из них киевлянами произносилось по-старому. Назвать, скажем, улицу Калинина – Софиевской, Свердлова – Прорезной, Ленина – Фундуклеевской, а бульвар Шевченко – Бибиковским бульваром считалось своеобразным шиком. Как дуля в кармане.
Я приглашаю читателя совершить экскурс в спрессованную 30-летнюю историю центральной части города, прогуляться по еще не разбитым на автомобильные парковки, свежеполитым, часто убираемым тротуарам. Не толкаться в ошалевшей толпе приезжих, прущих не разбирая дороги, судорожно сжимающих в руках пакеты чипсов и пузыри с малоалкогольным пойлом – этим непременным атрибутом современных покорителей столицы, а дыша относительно чистым воздухом, прогуляться значимыми местами той эпохи.
На месте входа метро «Площадь Толстого» – ресторан «Кавказ». Окна были украшены модной тогда чеканкой. Изображенные на ней пышноусые горцы, пьющие, поющие, пасущие овец, призывали вкусить прелести восточной кухни. Запивая сильно разбавленным «Цинандали» и бодяжным марочным «Тбилиси» переперченное лобио, шашлык из мороженой говядины, недопеченный хачапури и прочие яства, мирный славянский обыватель настраивался на воинственный лад. Ресторан славился групповыми побоищами. Я лично видел среди обломков нехитрой мебели и осколков посуды с голубым клеймом Ресторантреста целующихся жениха с невестой, с абсолютно идентичными, свежими гулями под правым глазом у каждого, не тронутых усиленным милицейским нарядом, проникшимся идиллией семейного счастья. Безжалостно заломанные гости догуливали свадьбу в «обезьяннике» ближайшего райотдела. Впрочем, пьяные драки были типичным явлением во всех кабаках.
Угол Толстого и Красноармейской. На месте очередного бутика, перед входом в Пассаж – павильон «Соки-воды». Набранная из давно не горящих неоновых трубок вывеска удивительно напоминала логотип Кока-Колы. Странно, что эта идеологическая диверсия (хохма художника из гороформления) осталась не замеченной компетентными органами. Вывеска просуществовала до самого закрытия магазина.
В помещении попахивало мокрой тряпкой, на посыпанном опилками полу из мраморной крошки выстроились детища Автоматторга – десятка два автоматов газированной воды. Стаканы (в то время стеклянные, моющиеся, а не разовые) – далеко не в каждом.
В конце зала, у прилавка, большая очередь. На огромных лотках груды пирожков с ливером. Четыре копейки за штуку! Пирожки, хотя и страдали недовложением содержимого (в то время по-другому не мыслилось), были всегда свежими, хорошо прожаренными и не имели ничего общего со смрадными чебуреками и прочими деликатесами, жарящимися в настоящее время возле любой станции метро и вызывающими печеночную колику одним запахом.
Любой бич (бомжей тогда не было в помине), студент и просто желающий мог, отстояв минут 10 в очереди, отобедать за 20 копеек. На эту сумму он получал 4 пирожка и два медяка сдачи. Хватало на стакан газированной чистой и с сиропом.
Нынешний «Правекс-пассаж». Гнездилище комиссионторга. Магазинов (комков) было два: обувной и одежды. Нафталиновое пыльное пространство. Знакомые продавщицы, придерживающие заграничный ширпотреб.
Придержать – слоган советской торговли. В стране повального дефицита – явление повседневное. Продающий получал за припрятанный, не выставленный на продажу товар переплату (вершок), покупатель становился счастливым обладателем необходимого. Это касалось абсолютно всех сфер торговли.
Роясь в рядах тогдашнего секонд-хенда, можно было нарыть кримпленовые клоунские брюки, что-нибудь из трикотажа марки St. Michael, западный номенклатурный плащ на шерстяной подкладке. Все это было копеечным приветом первой волны еврейской эмиграции оставшимся родственникам, благополучно реализующим посылочный хлам через сеть комиссионных.
Существовала целая когорта киевских спекулянтов, живущих перепродажей «комковых» вещей и прочесывающих с утра все комиссионки города. Они имели общее прозвище «нафталины» и довольно большую клиентуру. Археолог, раскопавший исторический раритет, не испытывал такого восторга, как «нафталин», отыскавший на вешалке шмотку со знаковым лейблом. Случались и казусы. Купленные в комке по сходной цене несколько пар обуви модели «инспектор» – мечты тогдашних стиляг – оказались на картонной подошве. Дар предприимчивого эмигранта был изготовлен для усопших. Купленное же в комиссионторге возврату не подлежало.
Позднее фарцовщики стали сдавать в комки так называемые «неликвиды» – вещи, купленные у иностранцев, но не нашедшие сбыта, как правило, некондиционных размеров или морально устаревшие, взятые оптом. Самые жадные из них грешили тайной порчей зависевшегося на комиссии товара. Могли, например, втихую порезать бритвой кожаное непродаваемые пальто или выставленный на прилавок башмак, требуя от администрации возмещения полной стоимости. Смертельно переругавшись с продавцами, они становились персонами нон грата.
Живучесть «нафталинов» феноменальна. Спустя десятилетия ветераны одежных помоек чувствуют себя созвучными новому времени. Закрытие властями легендарного Сенного рынка, этой Мекки любителей антикварных находок среди вываленного на землю хлама, не повлияло на их благородное дело. Захватив места на разных базарах, выставив на обозрение тщательно перебранный и вычищенный секонд-хенд, они ждут своего часа. Замечу, что для большинства потенциальных покупателей эти места являются своеобразными воскресными клубами, куда они приезжают на приличных иномарках.
Оттопырив мизинец, двумя пальцами, с брезгливым выражением, но с внутренним восторгом, киевские модницы вытаскивают из наваленной кучи понравившийся эксклюзив. Их спутники скучающе-снисходительно ждут в стороне.
Продвигаемся дальше. Культовое место мужского населения. Дегустационная разливайка «Троянда Закарпаття», имитирующая винный погреб, прохладное, с запахом раздавленного винограда, темное помещение. Из вмонтированных в стену бочек, за умеренную цену, страждущий получал необходимый заряд бодрости. Особый успех имело пахнущее земляничным мылом «Иршавское».
Крепленые вина в ту пору были гораздо более популярны, чем водка, коньяк и прочее. Это объяснялось ценой, отсутствием необходимости закуски (в лучшем случае конфетка), возможностью быстро употребить на улице, не попавшись за распитие в неположенном месте милицейскому патрулю.
Упиительно-баюкающие бренды: «Крепленое Розовое», «Плодоягодное» (слезы Мичурина), «Солнцедар», «Рубин», Портвейн 777, «Таврический» и несомненный лидер – «Біле міцне» – навсегда врезались в память старшего поколения. Я знал так называемую «группу здоровья», одну из устойчивых окологастрономных группировок, имеющих на всех одну, сильно затертую конфету «Белочка», которой занюхивался дежурный стакан «бормотухи» всеми по очереди в течение целого года.
Крепняк в «Троянде» был более качественным, заведение среди определенных кругов считалось почти элитарным.
В 80-х новое заведение – «Солнечный грот» – активно торговало ноу-хау тех лет – фризерным мороженным, безмерно обогащавшим изобретателей, сладкими муссами и прочими противоестественными сладостями.
Позже, за очень немалую арендную плату, помещение сдавалось потомкам Ататюрка. Ну что же, турецкий фаст-фуд – не самый плохой.
На месте кафе «Сузір’я» располагался магазинчик минеральных вод. Надежда и услада печеночников и почечников района. Все это шипящее лекарство умело распределялось директором по прозвищу «Нафтуся», небескорыстно вникающим в проблемы кишечно-желудочного тракта обеспеченных киевлян.
Дойдя до бульвара Шевченко, мы поворачиваем налево. Заходим в кафе «Українські страви», дочернее предприятие гостиницы «Украина». Небольшой зал, отделанный панелями под дуб, ассоциирующийся с кабинетом Кобы, тяжелая мебель, на столах – герань. Одно из немногих мест, где подавали настоящий украинский борщ с пампушками, в реальных глубоких мисках, а не в современных пиалках, домашние котлеты с гречкой и отпускаемые с небольшой наценкой горячительные напитки. Кафе пользовалось заслуженной популярностью. Работало оно только в дневное время.
Угол Пушкинской и бульвара Шевченко – отель «Украина» («Премьер-Палас»). Длиннющие коридоры, крытые зелеными с красной каймой ковровыми дорожками. Два буфета, на пятом и шестом этажах, с маленькими балкончиками, куда в летнее время допускались посвященные. Банкетный зал без окон, напоминающий последний бункер фюрера, и, конечно, ресторан с летней верандой и приличной кухней. Излюбленное место отдыха киевских катал.
Позднее, в начале девяностых, свежеотремонтированный в барочном стиле зал стал штаб-квартирой преступных группировок. Белая мебель и позолота быстро пришли в негодность от жирных пальцев и гасимых где попало окурков. Случайно забредший в ресторан проживающий в гостинице гость рисковал получить вилкой в глаз от гуляющей братвы или струю «черемухи» от постоянно шерстящего кабак ОМОНа, во время облав крушащего все и всех.
Отрезок бульвара от памятника Ленину до перекрестка Пушкинской, назывался «Аллеей падших». В начале семидесятых – место встреч хиппующей молодежи в возрасте от 14 до 20. Это были безобидные сборища (сейшены) в общем-то непьющих и не склонных к ганству подростков, патлатых, с венками из одуванчиков, с нашитыми на коленях заплатках в виде сердечек, цветов и антиядерной символики, пытающихся походить на пассивных бунтарей Запада. Все они где-то учились, работали, занимались явно не противоправной деятельностью. Пообщаться вечером с себе подобными, послушать сверстника, с упоением исполняющего на скрипке увертюру из Вебберовского «Суперстара», противостоять своим видом официальному стереотипу советикуса – было для них самым большим удовольствием, но преступлением в глазах власти.
Почти ежедневно хиппари подвергались террору со стороны комсомольско-оперативного отряда. Отряд боролся преимущественно с молодыми отщепенцами, старательно избегая столкновений с более серьезными оппонентами. Руководил этой шарагой невысокий, с белыми судачьими глазами студент университета, щеголявший в несгибаемом кожаном пальто в стиле Валерия Чкалова, его тезки. С оравой подобных себе прыщавых комсомольцев, явно не пользующихся успехом у сверстниц, он устраивал настоящую охоту на подростков-неформалов. Наслаждаясь, заламывал хрупкие руки девчонок, рвал ржавой машинкой чересчур длинные, по его мнению, волосы пацанов. Под предлогом поиска гипотетической марихуаны и холодного оружия выворачивал карманы, укладывал на асфальт. Сопротивляющихся тащили в околоток, где мурыжили часов до 12 ночи. Не думаю, что он казался себе рыцарем правопорядка, скорее руководствовался карьеристскими соображениями, попутно решая проблемы собственных комплексов. С годами обиженные им подросли, некоторые стали опасными, и пламенный борец за чистоту идеалов канул в лету.
Трудно представить, но лет пять назад, на одном из киевских телеканалов, он реинкарнировался в образе ведущего театрального режиссера, разглагольствующего о развитии национальной культуры, модернистских течениях и прочем. Очевидно, созданный им в семидесятых театр абсурда при райотделе милиции нашел свое продолжение в современных постановках.
Отрезок от Пушкинской до Крещатика был примечателен рестораном «Ленинград», местом, впрочем, весьма заурядным, расположенным в цокольном этаже одноименной гостиницы.
Полутемный, прокуренный зал украшало панно в соцреалистическом стиле, изображающее развод мостов в городе на Неве. Особая популярность заведения среди сведущей публики объяснялась довольно свободным входом и возможностью отовариться алкоголем почти в любое время ночи, через окно кухни во дворе, после условного стука.
Современному молодому читателю трудно себе представить, что в любой советский ресторан постороннему посетителю попасть было почти невозможно. Швейцар – отставник с бульдожьей внешностью, лишь убедившись, что стучащий в стеклянную дверь обогатит его зажатой в кулаке трехрублевкой, милостиво открывал заветные врата. Далее следовало, минуя метрдотеля, договариваться с официантом «за стол», проплачивая ему твердую таксу (горку) помимо счета. Это накатанная схема проникновения в любой киевский ресторан.
Ста метрами ниже – легендарная «Кафедра». Народное название в начале семидесятых кафе «Киевского». П-образное помещение, отделанное черным пластиком с мокрыми столиками-стойками, плотно уставленными кружками с опадающей пивной пеной, передающимися через головы огромной очереди. Пиво было крайне далеко от мировых стандартов, безжалостно разбавлено, а обилие пены, по слухам, достигалось добавкой стирального порошка «Наталка». Добавив для КПД (коэффициента полезного действия) граммов 50 «Экстры», посетители обретали чувство локтя и недолгой хмельной одури. Впрочем, повторить никому не запрещалось. «Кафедрой» место называлось, очевидно, от близости университета, а вкусить пивной радости было не чуждо ни студентам, ни их наставникам.
Название это не забылось старожилами в течение последующих 20 лет, когда «Киевское» переименовали в «Донецк» (задолго до нынешнего политического расклада), разбили на два бара с поэтическими шахтерскими названиями «Уголек» и «Огонек», зал диетпитания, посещаемый в основном туристами, питающимися по талонам, и летнюю веранду, продуваемую сквозняком (в жару, пожалуй, самое приятное место).
Диетический зал восьмидесятых… Рядом с поспешно поедающей манную кашу и лжеиндюшиные котлеты группой туристов из России – столик с квашеной капустой, салом и прочей снедью с Бессарабского рынка. Наливая в мутноватые граненые стаканы «Столичную», купленную в соседнем гастрономе, компания обедающих фарцовщиков беседует с группкой азиатов, одетых в военную форму.
Офицеры правительственных войск из воюющего Афганистана – курсанты киевской школы милиции – пытаются продать нехитрый афганский ширпотреб, типа кусачек для ногтей, брелоков и прочего. Из жалости у них кое-что покупается. Являясь, по сути, смертниками (по возвращении на родину можно протянуть максимум год), презрев законы шариата, подставляют сухие смуглые руки со стаканами под водочное горлышко. Судорожно выпивают. На тарабарском наречии предлагают двум монументальным кассиршам свой товар, и вырученные деньги, вкупе с курсантской стипендией, тут же тратятся на водку, портвейн и прочее.
В качестве активно-тусовочного места «Кафедра» просуществовала до начала девяностых, вплоть до повального овалючивания магазинов, кафе, ресторанов. В настоящее время в этом месте кафе «Антресоль», центр «Ника» и холестериновая проамериканская бутербродная.
Минуя магазин «Каштан», мы поворачиваем на центральную магистраль. «Каштан», детище ювелирторга, успешно просуществовал до наших дней. Пережил все девальвации, подорожание благородного металла, плотные толпы барыг.
Спекулянты, вернее спикульши (золотушницы), были преимущественно дворничками-лимитчицами из соседних ЖЭКОВ. Они успешно совмещали вялое помахивание метлами со скупкой и перепродажей придерживаемой «крюковыми» продавцами ювелирщины, подфарцовывали по-мелкому и давали обязательную «кладку» райотделовским оперативникам. С окончанием золотого дефицита самые матерые из них стали «мамками» успешно развивающейся проституции, явления ранее полностью отрицаемого властью. Остальных, попроще, можно увидеть торгующими сигаретами возле метро «Крещатик».
На месте современного, расположенного на углу магазина «Адидас» – допотопные «Спорттовары», навсегда пропахшие резиной. Наибольшей удачей было «оторвать» китайские полукеды, позднее – московский «Адидас», ну а шерстяной костюм «Олимпийка», синий, с белой полоской на воротничке, был обязательным атрибутом школьного учителя физкультуры и стоил довольно дорого – 36 полноценных советских рублей. Настоящий, продаваемый выездными спортсменами «Адидас» был по карману только кавказским долгожителям. Заплатив 400 рублей за синий или красный эластиковый наряд, пузатые мандариновые бароны и цеховики превращали западный «треник» во всесезонный парадный прикид. Современное изобилие сильно снизило значимость культовой некогда марки.
Кондитерский филиал центрального гастронома. В народе – «Сладкий». Фишка популярности состояла не в относительно широком ассортименте сладостей, а в возможности выпить чашку варимого тут же кофе за смешную цену – 5 копеек и съесть кусок свежего торта за 15. К стойке тянулась огромная очередь кофеманов, преимущественно богемного вида, кое-где разбавленная инженером в москошвеевском костюмчике с «поплавком» (значок об окончании вуза) на лацкане.
В дальнейшем кофе подорожал до 14 копеек за чашку, ну а чтобы хватануть более-менее приличную дозу кофеина, приходилось заказывать двойную порцию.
Околобогемная шелупонь, смоля болгарскую сигаретку, зажав чашку с отбитой ручкой, обязательно оттопырив мизинец, туманно философствовала, что «жизнь – трудная штука». Это сборище называлась «клубом двойных половинок». Эти клубы существуют и ныне (гастроном на углу Пушкинской и Прорезной, кафешки при Главпочте), собирая сильно постаревших любителей дешевого варианта эспрессо.
Примечательна эволюция кофейной чашки. Если раньше, в застойные времена, напиток наливался в чашки с клеймом треста столовых, хоть треснувшие и без ручек, то в годы горбачевских экспериментов выдаваемая под денежный залог, плохо вымытая битая посуда (кое-где со следами помады) заменилась стеклянными баночками из-под майонеза, а единственная просверленная алюминиевая ложка была намертво прикручена к стойке.
С появлением одноразовых стаканчиков, а позднее – фирменной посуды в дорогих кафе, посетитель обрел комфорт потребления, но утратил неповторимую атмосферу докапиталистических кофеен.
В современном центральном гастрономе с фаст-фудовыми «Двумя гусями» на втором этаже, располагалось место паломничества гостей города – кафе «Украинские вареники». По рассказам старожилов, после войны и до шестидесятых годов – ресторан «Абхазия», основными посетителями которого были граждане воровского сословия, в кепках-шестиклинках, прохорях (сапогах с отворотами, скрывающими засунутую за голенище финку). Короче, прототипы Промокашки из «Места встречи». В благословенные «застойные» годы «Украинские вареники» представляли большой зал наверху и маленький в подвале с написанными темперой сценками идиллической жизни украинского села. Очередь стоящих в комбижировом угаре приезжих тянулась на улицу.
Вареничная была постоянным объектом разоблачительных фельетонов. Немало директоров и заведующих производством сменили несвежие общепитовские халаты на арестантскую робу. Месиво, имитирующее мясной фарш в варениках, не поддается описанию. Украденные мясные ингредиенты реализовывались лоточниками, продающими печеные пирожки на каждом углу.
Центральный гастроном (ЦГ) тех лет. В молочном отделе минимум 20 сортов свежего сыра и несколько видов масла, полностью отвечающих ГОСТУ, тогдашнему сертификату качества, заоблачно отличающихся ценой и качеством от нынешнего ассортимента. Колбасный отдел хоть не имел столько наименований, но качеством не уступал молочному, а витрина свежих бутербродов с сыром, колбасой и ветчиной, по 10 копеек за единицу, вполне приличной закуси, настраивала на покупку чего-нибудь горячительного в верхнем ярусе.
Проходной двор ЦГ был по-своему уникален. За находящимся во дворе пресловутым Печерским судом, решающим ныне все сутяжные правительственные баталии, располагался сортир, типа туалет, с неприличным названием и проступающим сквозь слой штукатурки процарапанным педерастическим призывом и мужскими силуэтами в похабной позе. За туалетом начиналась горка, поднявшись по которой и пройдя через двор, можно было выйти на Пушкинскую. Через горку проходили трубы отопления. Это было излюбленное место сторонников моментального употребления спиртного на свежем воздухе в осеннее и зимнее время (трубы были горячими). Уперев ноги в ковер из втоптанных в землю водочных и винных пробок (бескозырок), эти мужественные люди играли горниста (попросту дули из горлышка). Особой удалью было ополовинить бутылку в один заход, наблюдая одним глазом за приближающимся милицейским патрулем. Прелесть места заключалась в возможности свалить в одну из свободных сторон, не попавшись за распитие в общественном месте.
Безраздельной владычицей двора была дворник баба Катя. Сухонькая, почти карлица, старушка с боцманским свистком на груди бесстрашно отваживала желающих помочиться за углом метлой, а в зимнее время – ломиком для рубки льда, безжалостно, со свистом, гнала по улице недержателей урины. Не жаловала она и появляющихся на ее стометровке стиляг. В одночасье известный в городе американист Митрофан получил удар метлой по стодолларовому «стэтсону» – головному убору ковбоев и нефтяных техасских олигархов, предмету его особой гордости, чем был развенчан в глазах почитателей.
Угол Прорезной (Свердлова) и Крещатика был примечателен чугунными табачными киосками, отлитыми в стиле барочного китча. Они существуют и сейчас. В прошлом, наряду с советско-болгарскими изделиями, там предлагали широкий выбор гаванских сигар, от рубля до пяти за штуку. Сигары не пользовались спросом у киевских курильщиков, как, впрочем, и великолепный кубинский ром «Гавана Клуб», по шесть рублей за 0,7 литра, продаваемый практически везде, но употребляемый в самом крайнем случае. Сигару, для понта, мог купить возвращающийся через столицу демобилизованный солдат или ошалевший американский турист, увидевший выставленную в витрине коробку «Ромео и Джульетты» за 25 рублей. Крепчайшие кубинские сигареты из сигарной крошки – «Монтекристо», «Португас», «Ким» и др. – во времена частых табачных кризисов раскупались «на ура», хотя прикуриться к ним мог далеко не каждый.
На месте нынешнего «Шато» был гастроном «Ливерпуль», на втором этаже которого были кофейня и отдел, реализующий главный сувенир города – «Киевский торт» фабрики им. К. Маркса, имевший огромный спрос у приезжих.
В восьмидесятых кафе–гастроном «Крещатик» заменил исчезнувшие из свободной продажи торты на непонятное жаркое в горшках, отпускаемое неизменным усатым парубком или пергидрольной тетей, одетыми в народные свитки, камуфлирующими низкое качество подаваемого лжеукраинской атрибутикой.
Первый этаж представлял стойку с двумя кофейными автоматами и витриной с синей вареной колбасой. Высокие столики-полки по периметру зала были обсажены постоянными клиентами, втихую подливающими в кофе труднодоступные уже ликер и коньяк.
Более – менее сносный мясопродукт добывался с черного хода, со стороны телевидения. На ступеньках в подсобку выстраивалась очередь «допущенных». Жулики разного калибра соседствовали с известными дикторами телевидения и прочей интеллигенцией. Голодная «перестройка» уравняла всех.
В девяностые место было облагорожено новыми владельцами загадочным названием «Шато де флёр», прозападным интерьером, пивными новациями. Сейчас обогатилось летней площадкой, где за столиками, стоящими на тротуаре и окруженными искусственными кладбищенскими икебанами, восседают новые прожигатели жизни. За право дышать выхлопным газком, глазеть свысока на текущую мимо толпу, быть объектом клофелиновой охоты, платится тройная цена за дринк. Именно этой западной меркой можно назвать жалкое количество спиртного, смакуемого ими. Былого размаха, со стрельбой шампанским, здесь не увидишь. Оно и понятно – новые нравы и времена.
Делясь воспоминаниями, невозможно обойти юродивых центра. Основные типажи-конкуренты – Коля Корчеватский и Аркаша Груша. Коля, согнутый маленький человек, одетый во все времена года, даже в лютые морозы, в старое сатиновое спортивное трико, заколотое на спине огромной булавкой, пользовался особым расположением продавщиц центрального гастронома и водителей троллейбусного маршрута «Центр – Корчеватое». Первые бескорыстно одаривали Колю колбасными и сырными обрезками, а водители, увидев Колю, с приветственным криком открывали двери и отвозили его до нужной точки. Это наглядно доказывало наличие человеческого фактора в городе.
Другое дело Аркаша. Грушеподобный плод кровосмешения. Я помню его еще подростком, одетым в белые гольфы и пионерский галстук, меняющим звездочки с кудрявым Лениным на жвачку у жалостливых американских туристов. Пластинки чуингама резались на части, менялись на марки, воруемые из родительских коллекций алчущими заокеанских сладостей школярами. Впоследствии марки продавались дяде Сене, главному филателистическому барыге, базирующемуся на «Балке» – ежевоскресном сходняке коллекционеров в ботаническом саду.
Имея задатки гешефтера, но плохую генетику, Груша вырос в бродящего в драных носках по пляжам Киева собирателя бутылок, что способствовало его ежевечернему пиршеству в павильоне на Гидропарке, состоящему из целой жареной куры и нескольких бутылок «Жигулевского». Вне пляжного сезона он отирался возле главного почтамта, где, собрав по 20 копеек, на потеху киевским балбесам, исполнял рок-н-ролл «Блэк из Блэк», максимально брызжа слюной и падая на колени, лая вылетал на четвереньках из телефонной будки, за рубль подкрадывался и кусал за зад указанную жертву, ну а за трешку – натравливался на педализирующих эстетов, назначавших свидания друг другу под часами почты. Геи, впрочем, были начеку. Завидев, подкрадывающегося Грушу, рассыпались в стороны с криком «мама миа», защищая место потенциального укуса наманикюренными ладошками.
На заключительном этапе развала Союза я встретил Аркашу в московском поезде, с престарелой мамашей и похожей на него сестрой. Семейка катила для получения виз на родину столь любимой им жвачки. С чем я мысленно поздравил отъезжающих и принимающую сторону.
Магазин «Мистецтво». На первом этаже киевляне и приезжие рассматривали, а иногда и покупали различные издания по искусству, кино и сувенирные открытки, удовлетворяя тягу к прекрасному, если таковая имелась. На втором этаже – база букинистически-антикварных махинаций и отдел политического плаката. Магазин продержался на плаву довольно долго. Он пережил даже пресловутые «Ноты», успешно отобранные заинтересованными лицами под газетно-телевизионные вопли о сохранении последнего оплота национальной культуры.
Площадь Калинина (Майдан). В далеком прошлом – Думская. Кардинально отличалась от нынешнего Майдана, который нас призывают «не зрадить». «Зрадили» его гораздо раньше, разрешив застроить всей новой архитектурной дичью. Как надо ненавидеть свой город, чтобы, удовлетворяя собственные амбиции и материальную ненасытность, безнадежно изуродовать центр. Не обладая, может быть, архитектурной завершенностью, площадь имела неповторимый облик. Сталинский классицизм соседствовал с дореволюционными постройками смешанных стилей, имел замечательный овальный садик с каменной чашей уникального фонтана в центре, вековыми каштанами, лавками чугунного литья. Излюбленное место мам с колясками и медитирующих на солнце пенсионеров.
Террасы возле гостиницы «Москва» («Украина») часто перепланировались, вплоть до возведения в конце семидесятых монументальной скульптурной группы с Ильичем в центре. Старые здания снесли, садик выкорчевали, периметр достроили имитацией советского классицизма, а разбитые новые фонтаны завершили, по мнению партийных градостроителей, облик площади. Ильича в начале девяностых успешно демонтировали. Гранитные реликтовые останки покоились какое-то время во дворе на Шелковичной, но вскоре были распилены предприимчивыми мастерами ритуальных услуг.
Вернемся в семидесятые. Одна из достопримечательностей площади – Софья Марковна, вечный продавец газированной воды. Утолить жажду можно было из автомата, опустив монетку в щель или сильно ударив кулаком по тому же месту. Другое дело – выпить воды у тележки на колесах со стеклянными колбами рубинового и оранжевого сиропа. Стакан с сиропом в автомате стоил 3 копейки, а у продавца – 4. Чтобы хоть как-то ощутить сладость, приходилось заказывать двойной сироп за 8 копеек, ну а у Софьи Марковны и за тройной ты получал стакан почти незакрашенной жидкости. На все укоры Софа с милым местечковым акцентом доказывала вредность сладкого.
– Я забочусь о вашем здоровье, сахарный диабет, оно вам надо?
Это человеколюбие позволило ей торговать почти до девяностолетнего возраста.
Поднявшись к Михайловскому переулку, можно увидеть следующую картину. Из подвала без вывески открываются двери, оббитые жестью. С клубами пара вываливается фигура и, обняв ближайшее дерево, исторгает выпитое и съеденное. Это – знаменитая пельменная, место зарождения начальной формы цирроза у живущей рядом молодежи. Залы с осклизлыми стенами, уксусными испарениями, спившимися уборщицами, жадно подбирающими пустые бутылки. Однако этой задушевной обстановки киевляне не чурались. Сейчас на этом месте респектабельный ирландский паб.
Замыкали площадь Калинина зарядка сифонов (на этом доходном месте работали мужчины, все за 50, лысые, но с остатками курчавости, похожие на близнецов), магазин готовой одежды, где, поднакопивший денег обыватель, мог выбрать польский или гэдээровский костюмчик, и ателье по пошиву женских шляп, с витриной, пугающей гигантскими грибоподобными образцами. Далее находился Дом учителя. Место слетов опионеренной детворы, проведения зимних елок, чествования ветеранов школьной указки. Позднее на его месте возвели монстр Дома профсоюзов (школа коммунизма – по Ленину). В нем держали осаду от искателей правовой защиты провинившиеся партийные боссы, досидевшие до наших дней, не занимаясь никакой общественной и полезной деятельностью, но успешно сдающие в аренду бесчисленные помещения.
На углу Крещатика и площади – комбинат женского счастья – салон «Чарівниця». Модная центральная цирюльня, похожая, впрочем, на все остальные, имеющая в своем активе мздоимца-директора, десяток ведущих мастеров, надменных косметичек (угредавов) и прочих маникюрш. В каждом зале своя тетя Римма, Маня или Рахиль. Тети собирали остриженные кучери, возили шваброй по ногам клиентов, подносили горячую воду в кувшинах и таки имели свой рубль за смену с каждого мастера.
Витрины всех киевских парикмахерских были оформлены в установленном управлением быта стиле. Из пенопластовых или чеканных рамок взирали шедевры мастерства. Волоокие красавицы со сложнейшими башнями на голове соседствовали с фото залакированных шапок волос под Джо Дассена, демонстрируемых «аидишен витязями» и завитыми кудрявыми малютками с вековой скорбью во взгляде.
Входящий попадал в удушливое царство дешевого одеколона, пережженных волос, пудры и парикмахерских подмышек. Бодро щелкали ножницы, лилось дешевое жидкое мыло, закамуфлированное флаконами от Видал Сассуна, синхронно мелькали маникюрные пилки. Постоянная вальяжная клиентура, парочка случайных провинциалов, робко сидящих в очереди, бойкий спикуль, продающий французско-польскую помаду, полирующий ногти кавказец в велюровой «тройке», соблазняющий маникюршу вечерним рестораном: «Все будет харашо, дарагая», – типичный ассортимент посетителей.
Для всего коллектива парикмахерской косметички – кумиры, объекты подражания, законодательницы мод. Блеск и размеры носимого в ушах и на пальцах будоражил воображение рядовых мастеров, стимулировал активность, азарт, позволял забывать об усталости, нехватке кислорода. Считаясь у столичной публики образцами вульгарности, истово поклоняющиеся денежному идолу, парикмахерши, очевидно, от постоянного прилива крови в ногах, часто жили в иллюзорном, придуманном мирке. Если, скажем, девичьи грезы молодой мастерицы о принце не шли дальше образа мясника из соседнего гастронома с обязательным «Ориентом», размером с хороший будильник и золотой пятидесятиграммовой «гайкой» на пальце, то мечты зрелых кудесниц ножниц и помазка не поддаются воображению. Они постоянно легендировали себе богатых мужей, любовников и соискателей минимум на 20 лет моложе себя. Естественно, вожделеющих, готовых осыпать дорожку к сердцу ювелирщиной.
Разомлев от выпитого, кружась под имитируемую ресторанной певичкой Пугачеву, они подавали эти фантазии очередному ухажеру как откровение, значительно завышая самооценку, заодно призывая кавалера максимально раскошелиться.
Оставим брадобреев с их нелегким трудом, чаяниями и надеждами. Оговорим только, что во времена нынешние им придется немало поволноваться, попав под угрозу насильственного обучения мастерству в заведении, именуемом «университет» и созданном новым культуртрегером Украины, насилующим своими песнями, плясками и наставлениями пользователей ТВ.
Пронесемся бодрым аллюром мимо магазина «Крым», торговавшего круглый год яблоками, кафе «Красный мак», в 80-х предлагающего общепитовский вариант армянской кухни («Восточное»). Подножие Владимирской горки. Украинский дом – бывший музей Ленина. Памятник коммунистической диверсии против многовековой истории Киевской Руси. Сакраментальная фраза: «На идеологии мы не экономим» – воплотилась в виде архитектурного урода, где самым ценным содержимым была копия простреленного ленинского кардигана. А раньше на этом месте был стеклянный павильон «Лада», где перед эротической прогулкой холмами Владимирской горки влюбленные подкреплялись пареным шашлыком на деревянной шпажке и стаканом-другим крымского портвейна.
В летнем открытом кинотеатре постоянно крутился хит 60-х – «Великолепная семерка». Черно-белая копия отвратного качества, к тому же с перепутанными пьяным киномехаником частями, воспринимались веселой публикой, лузгающей семечки и втихую выпивающей, без претензий. Ведь большинство киноманов проникло на сеанс через регулярно расширяемую дырку в заборе.
Киевская филармония… В то время там еще можно было встретить аккуратных старушек-меломанок с не вытравленной бытом интеллигентностью, девушек с пушистыми косичками и нотными папками с рельефным овалом Бетховена, а не с обязательным ныне «Черниговским» в руках.
Возле филармонии стоял гигантский глобус – ежедневное место тусовки оголтело спорящих футбольных фанов. Киевское «Динамо» переживало небывалый до и после взлет, определив вкусы и привязанности целого поколения.
За филармонией начиналось «Містечко розваг» – плацдарм каруселей, аттракционов и ганистых подростков. Особой доблестью считалось заманить свежеснятую провинциалку на карусель – «Колесо страха», предварительно влив в нее стакан крепленого красного, и, дождавшись эффекта кружения головы, затащить в ближайшее парадное.
Ну а как забыть «Слоники»? Фонтан со скульптурной группой купающихся слонов был окружен многочисленными столиками. В меню, в лучшие времена, входило мороженое и легкие вина, позднее предлагались дурнопахнущие котлеты, маринованные кабачки, вареные яйца. Основным доходом персонала было огромное количество пустой тары из-под приносимого посетителями алкоголя. На «Слониках» можно было расслабляться, выпивая и танцуя под звуки доносившейся из расположенной рядом оркестровой «раковины» (бесплатные концерты для гуляк) часов до 12 вечера, что в те времена было немало. «Слоники» посещало не одно поколение киевлян, что было засвидетельствовано довоенной кинохроникой, демонстрирующей танцующие счастливые пары в фонтанных брызгах.
По свидетельству старожилов, место функционировало даже в оккупированном немцами городе. Излюбленное место киевлян продержалось до возведения гигантской арки из нержавейки, символизирующей, по замыслу коммунистов, нерушимую дружбу народов СССР. Питейное соседство сочли кощунственным, и «Слоники» исчезли навсегда.
По-своему интересным местом была «Жаба» – танцплощадка, прилепившаяся на склонах Днепра, на спуске к пешеходному мосту. Окруженная деревянной решетчатой оградой, площадка была местом постоянных побоищ. Под магнитофонные вопли запрещенного министерством культуры Билла Хейли курсанты морского политучилища на Подоле (сейчас там Киево-Могилянская Академия) сражались с приблатненными стилягами, облаченными по моде 60-х в подстреленные брючки, нейлоновые рябые носки и остроносые «шузы». Свист ремней, намотанных на кулаки политгардемаринов, заглушал писклявый тенорок педераста Гриши – конферансье, диск-жокея тех лет:
– Маэстро, музыку – танцуют все!
Наряды милиции, прибыв на мотоциклах с колясками, с трудом локализировали возникающие на «Жабе» баталии.
У читателя может сложиться мнение, что все население проводило досуг в молодецких забавах. Это, конечно, не так. Существовали и параллельные миры, с дозированными властью культурными программами: театральными премьерами, кинофестивалями, вернисажами и прочим.
Я пытаюсь лишь передать неистребимую тягу мужской, а зачастую и женской части горожан, к приключению. Несмотря на всемерные потуги власти искоренить эту тягу, повально оболванить и оболовянить, народ морально не разоружался, играл в свои любимые игры, за что уже достоин восхищения. В тоталитарном государстве оставаться самим собой было духовной роскошью, а иногда оскаливать зубы – эпическим подвигом.
Двигаем дальше. Библиотека им. Ленина (Парламентская библиотека), место работы, за нищенскую зарплату, архивных див после библиотечного факультета института культуры. Многие из них до самой пенсии самоотверженно ожидают женихов из академического сословия.
За библиотекой – стереокинотеатр «Днепр», где не поленившийся подняться в гору, мог, надев специальные очки, насладиться экранизацией «Белого пуделя» по Куприну. Стереофильмов было несколько. Их попеременно крутили в «Днепре» и в «Орбите» возле Бессарабки. Сейчас на месте «Днепра» возвели терем кукольного театра, переехавшего из освободившейся синагоги Бродского.
Стадион «Динамо». В то время реально оздоровляющий население, с огромным открытым бассейном, где за символическую плату плескались все желающие, с широким выбором бесплатных спортивных секций и зимним катком по всему периметру стадиона. (билет стоил 10 коп., а прокат коньков – 15). Всегда наполненный разновозрастной публикой, делающей круги под музыку, в меру своих сил и умения. Во что превратили стадион, говорить не хочется, каждый может увидеть сам.
Минуя одноименный ресторан, всегда претендовавший на фешенебельность, пройдя под первым шедевром Патона – ажурной сварной мостовой аркой, мы попадаем на Петровскую аллею. Трудно переоценить значение этого места для киевлян. В летнее время по ней гуляли, а не простаивали в бесконечной автомобильной пробке. Не хочется повторяться, но популярность аллея снискала благодаря легендарной «Кукушке».
«Кукуня», ласково именуемая так выпивающей частью горожан, делилась на две части, огороженные зоосадовской сеткой. Народ, не отягощенный купюрами, предпочитал без комплексов потреблять все те же крепленые вина под нехитрую закусь за липкими столиками, оббитыми щербатой пластмассой. Ну, а кто попретенциознее, а главное, побогаче, восседал за теми же столиками, но покрытыми скатертями сомнительной свежести, во втором отделении с гордым статусом ресторана. Антипатия опрокидывающих «гранчаки» к пьющим рюмками возрастала по мере принятия, и броски через загородку на «чистую половину» тары из-под «Лиманского» и «Кагора» были своеобразным спортом. Это называлось, накрыть «фартового».
Для прогуливающихся по аллее снобов к «Кукушке» примыкала барная стойка, где надутый бармен впаривал простофилям коктейли со звучными названиями. Вместо положенного по рецептуре шампанского в коктейли лился ординарный «сухарь» (дешевое сухое вино), а коньяк, в лучшем случае, заменялся разведенным спиртом. Содержимое шейкера наливалось в тонкий стакан с краями, облепленными сахарной крошкой, вставлялась цветная трубка, и довольный клиент начинал играть «западную» жизнь. Бармены, естественно, зорко следили за неположенным распитием, изредка санкционируя знакомым разлив принесенной с собой «Плиски», дешевого болгарского бренди.
Вертепно-веселая «точка» просуществовала до конца 80-х. Сохранив историческое название, полностью перекроили ландшафт и интерьер, превратив культовое некогда место, в заурядный малопосещаемый ресторан с завышенными ценами и плохой кухней.
Прогулявшись по «Петровке», дальше можно было завернуть вниз, налево, и, если повезет, посетить «Курени», дожившие до наших дней. Заведение считалось классом повыше, посетители уединялись в имитациях украинских хаток, разбросанных по склону. Одной из особенностей ресторана были вечно пьяные официантки неопределенного возраста, периодически взбадривающие себя в служебной мазанке. Дожидаться заказа можно было очень долго, но свежий воздух и киевские мистические ночи компенсировали все. Главным было по возможности тщательно проверить счет, так как персонал страдал страстью к умножению итоговых цифр.
За «Куренями» находилась база наследников мастерства Вильгельма Телля, где бравые лучники и лучницы (опять же бесплатно) совершенствовали глазомер.
У подножия современного, возведенного вопреки всем законам архитектуры и ландшафтного дизайна скандального дома в начале 70-х соорудили аттракцион «Супер-8». Невиданные американские горки и карусели вызывали живой интерес у молодежи. Назначать свидания возле них стало традицией на весь срок существования этого балагана. Добредший после возлияний в «Кукушке» и «Куренях» взросляк тоже желал совершить головокружительные витки. Понятно, чем кончались эти космические нагрузки. Крики облёванной очереди внизу заглушали премьерные кинореплики Пьера Ришара – «высокого блондина» – из расположенного ниже на склонах Зеленого театра, где шел фестиваль французского кино.
Все серпантинные дорожки и лавочки, затащенные в кусты, зорко контролировались милицейскими патрулями, отлавливающими бесприютные сластолюбивые парочки молодых романтиков, не обращающих внимание на тучи комаров и мошкары. Рвению блюдущих общественную мораль могла бы позавидовать грядущая полиция нравов, но обуздать молодые порывы было нереально.
Пора вернуться в центр. Гостиницу и ресторан «Днепр» мы опишем позднее, ну а в «Столичный» зайти можно. Тем более что его залы вмещали практически всех желающих. А их было немало. Заказы на банкеты, свадьбы и дни рождения администрация принимала с удовольствием. Оно и понятно. Ресторан был пристанищем различных кавказских диаспор, осевших в Киеве. Тон задавали азербайджанцы и армяне. С эстрады часто доносились баллады, исполняемые прорвавшимся к микрофону «дашнаком»:
Наша Таня громко плачэт,
Уронила в рэчку мячик,
Ну, не плачь, на волю выйдет Хачик,
И он тэбэ купит новый мячик…
Щупальца «столичного спрута» тянулись в сторону, захватывая «Русский чай», на моей памяти побывавший рестораном, пивной и опять рестораном (воровали в нем при всех новациях) и центральную «Кулинарию».
Анфилада помещений «Кулинарии» была предвестницей решения проблем ленивых домохозяек, отоваривающихся готовыми салатами, котлетами и пельменями в современных супермаркетах. За умеренную цену покупались готовый винегрет, куриные шницеля, селедочное масло и прочее. Все эти деликатесы можно было отведать за высокими круглыми столиками. Мне особенно врезалась в память, безостановочно наливающая желающим из огромного бака костный бульон, по 6 коп. за чашку, крашеная старушенция. Размеры бриллиантов в серьгах этого «перпетуум мобиле» торговли были неприличными даже для рядового продавца кулинарии. Костный бульон – нектар, которым гурманы запивали печеные пирожки с мясом, по 11 коп. за штуку, стараясь не принюхиваться к содержимому. О происхождении начинки мы уже говорили.
«Кулинария» превратилась в набивших оскомину «Двух гусей» и очередной распределитель готового платья, разбитый на стойла так называемых «бутиков», а на месте снесенного «Столичного» – огороженное забором новое строительство. Явно не музея.
Пройдя подземным переходом – «трубой», обитатели и завсегдатаи которой из поколения в поколение наследуют комплекс и образ «детей подземелья», выходим к гастроному № 6 (…и повел он свою ненаглядную в наш родимый шестой гастроном). Атрибутика та же, что и в центральном. Переполовиненный сегодня в «Мобилочку», он, к сожалению, лишился демократичного для наших дней кафе на втором этаже.
Пассаж, он же «Детский мир». У входа в арку – два заведения-близнеца. На первом этаже автоматы с холодным разливным молоком и горячими булочками с повидлом. Все по пять копеек! На вторых этажах мамы баловали примерных отпрысков разноцветными шариками мороженого. Дивный вкус натурального содержимого металлических вазочек оставался незабываемым ярким воспоминанием. А добавленная к мороженому бутылка «Крем-соды» гарантировала абсолютное счастье.
Восседающие на жёстких лизинговых стульях с пивными логотипами нынешние посетители тоже по-своему счастливы. Правда, без улыбок и детской непосредственности. Пассаж всегда поражал давящей серой архитектурой узкого колодезного пространства. Покупая с родителями школьную форму, учебники и прочее, хотелось поскорее вырваться на каштановые, солнечные улицы. Поражает то, что современная цена на недвижимость этого аппендицита зашкаливает воображение. Клиенты дорогих кафе охотно вдыхают СО от бесконечной кавалькады кружащих и разворачивающихся по пассажу машин. Воистину, ярмарка тщеславия не знает границ.
Вернемся в семидесятые. Перед каждым школьным сезоном в Пассаже продавались с рук школьные учебники. В свободной продаже их не было, а выдаваемые в школах не обеспечивали спрос. Самой дорогой книгой была «Хрестоматия» – 3 рубля. Отиравшийся возле штаба ДНД (добровольная народная дружина) и водящий с постовыми милиционерами шапочное знакомство, Костя Калиновский придумал оригинальную для шестнадцатилетнего подростка комбинацию. Организовав «отрицательных» пацанят с ближайшей Прорезной и Пушкинской, выставив перед собой где-то украденную красную «корочку», врывался в толпу книжных барыг. Продавцы хрестоматий затаскивались в расположенный рядом с метро опорный пункт милиции, двери которого открывались монеткой. После недолгих мытарств учебники отбирались. Через некоторое время перекупщики выкупали отобранное за полцены. Дежурный сержант добродушно посмеивался, получив долевую пачку сигарет и бутылку крепленого. Идиллия кончилась, когда под махновский налет добровольных «помощников» милиции попал сын районного прокурора.
Костю я встретил в середине восьмидесятых в чине майора ОБХСС, буквально выползающего с черного входа курируемой им «Вареничной». Бравый офицер по борьбе с хищением соцсобственности был сильно навеселе и загружен пакетами с алкоголем и мясным дефицитом.
Содержимое кубического здания метро было интересно разве что приезжим. Трехэтажная ресторанная конюшня не уважалась киевлянами и посещалась лишь в крайнем случае. Разбитие куба на «Мак-Дональдс» и магазины западных брендов не могло присниться даже самому оптимистически настроенному космополиту. Также трудно было представить будущие сверкающие витрины, с малодоступным основному населению ширпотребом, заменившим скромные магазины с ненавязчивыми вывесками: «Обувь», «Ткани», «Молоко».
На первом этаже уменьшенной копии московских высоток – кинотеатр «Дружба». В двух небольших душных залах можно было увидеть не допущенные на широкий экран фильмы Тарковского, Шепитько или Феллини. Напомню, что билет на дневной сеанс стоил 25 коп., а на вечерний – от 30 до 50.
Сегодняшний кинопрокат по средней цене 40 гривен – чистейший лохотрон. Ну почему, оборудовав залы оглушающим «Долби», снабдив поручни кресел дырками для картонных ведер, крутят копии столь ужасающего качества? Цветовая гамма приемлема лишь для больных цветоаномалией. Как можно воспринимать зеленое небо, оранжевые лица, а мелькающие на экране лица афроамериканцев читаются сплошной чёрной кляксой. Впрочем, потребители самого массового из искусств довольны. Важно не действо, а модная попкорновая прелюдия.
Хочу рассказать забавную историю с 10-метровым портретом Брежнева, смонтированным перед фасадом кинотеатра. В конце 70-х Леонид Ильич наградил себя 5-й героической звездой. На пиджаке бровеносного Генсека располагались 4 звезды в ряд. Для пятой просто не было места. За одну ночь художники гософормления переформатировали грудную клетку вождя. Наутро портрет сиял пятью звездами в два ряда. Правда, недолго. На следующий день он сгорел. Это не было диссидентской вылазкой, просто выпивающие под портретом бичи для куражу поднесли спичку к свежезамазанному, непросохшему холсту.
Элементом декора Крещатика были тематически-познавательные стенды, наглядно демонстрирующие успехи социализма. Они тянулись от Бессарабки до ул. К. Маркса (Городецкого). На фотографиях, помимо счастливых пролетарских лиц, борющихся за мир партийных функционеров, проглядывали образы будущих криминальных авторитетов города, открывающих спортивные парады со знаменами в руках.
За идеологический отрезок напротив кинотеатра «Орбита» отвечал городской кинопрокат. Зрелище монтажных работ по установке стендов было не для слабонервных.
С лязгом и вонью видавший виды ЗИЛ заезжал на садовую аллейку. Наглядная агитация с грохотом вываливалась на тротуар. За ней из кузова выпрыгивали двое крабоподобных рабочих. Закатанные рукава спецовок демонстрировали густую паутину лагерного тату. Из кабины вальяжно вылазил старший, по кличке Октябрёнок. 120-тикилограммовую тушу, чем-то напоминающую Леонова из «Джентльменов удачи», венчала детская панамочка с приколотым изображением кудрявого Ильича. Первым делом в ближайшее дерево вбивался соточный гвоздь, на который вешался обвислый пиджак. Оставшись в задранной на необъятном пузе майке, Октябрёнок руководил приготовлением фуршета. Прямо на газон стелились газеты. Резалась дешевая колбаса и огурцы. Завершали натюрморт 3 бутылки молдавского креплёного. Отобедав, троица часок дремала, затем, после долгих истерик, угроз и, наконец, обещания ответственным за выставку работником кинопроката выставить литр белой, вяло приступала к работе.
Чрево центра – Бессарабский рынок. Нынешнему изобилию он, конечно, уступал, но имеющий нетрудовые доходы мог отовариваться качественным харчем именно там. Жители Бассейной и Круглоуниверситетской периодически подвергались нашествию крыс, часто мигрирующих из подвалов рынка. Базар славился как реабилитационно-восстановительный центр. В каком еще месте можно было облегчить утреннюю похмельную грусть ковшом ядреного рассола – бесплатной льготы для страждущих.
Открываемый в 8.00 «Коопторг» подлечивал крепленым «селянским» по 22 копейки за стакан. Несправедливо забыть королев капустно-огуречного ряда, маму и дочь, наиболее квалифицированных мастериц засола, которые, благодаря стертому возрастному различию, выглядели сетрами-близняшками. Постоянно веселую компанию тетки встречали серпасто-рандолевыми улыбками и криком: «Привет, зятьки!». Жмени капустных нитей бескорыстно наваливались в подставленный кулек, выставлялся на прилавок литровый жбан мутной шестидесятиградусной народной. Опрокинув по стопке за здоровье компании, королевы вступали в жесткий торг с очередным покупателем. Лет двадцать спустя, на Демеевском рынке, я узнал щербатую пасть.
– Привет, зятек, – растрогавшись, пришлось купить заведомо ненужное ведро огурцов.
Как не вспомнить задушевную обстановку подсобок знакомых мясников, с обязательным топчаном, кипящим супчиком на электроплитке и осклизлой колодой на которой отчленялась от туши дефицитная вырезка. Рынок был и остается отдельным государством, со своими законами и кодексом чести. Потребительские запросы удовлетворяются в полной мере и сейчас, но вот тепло человеческо-рыночных отношений осталось в прошлом.
Приближаемся к конечному пункту нашей обзорной экскурсии, минуя современный храм общества потребления – торговый центр «Арена», за историческим фасадом которого раньше находился больничный комплекс и средняя школа с собственным бассейном. Мы подходим к бару «Бритва», расположенному в узкой щели между домами. В доисторические времена – магазинчик бритвенных принадлежностей, предлагавший дерущие лица лезвия, помазки с вылезающей свиной щетиной и электробритвы «Харьков». Переделанный в бар, он сохранил свое название. Питейное помещение напоминало укороченный плацкартный вагон. За стойкой властвовал Скорцени – бармен, получивший звучное прозвище из-за шрама на одутловатой физиономии. Герой третьего рейха прославился дерзкими диверсионными операциями, а его тезка с не меньшей дерзостью проводил эксперименты над желудками сограждан, заменяя марочную «Тису» немыслимой бурдой.
«На дверях» неизменно стоял дядя Петя – швейцар и вышибала весьма преклонного возраста. На потертом учительском костюме Петра Ефимовича – ряд орденских планок. Ветеран войны и, конечно же, полковой разведчик. По легенде, этот полутораметровый потомок Самсона лично перетащил около двадцати немецких языков через линию фронта. Уважали дядю Петю за диспетчерские способности. Сильно картавя, он давал расклад: такой-то пошел в «Русь», этот в «Кегельбан», ну а следующего нужно было искать в ресторане «Либідь».
Обожая постоянных тусовщиков, Петр Ефимович был строг и непримирим к случайным посетителям. В баре запрещалось курить, несанкционированно задымивший выводился под грозные немецкие команды: «Ауфштейн, цюрюк и т.д.». Своим любимцам он тащил закусь из примыкающей к бару столовки. Парочки, забредшие насладиться бокалом шампанского с засохшим пирожным, нанюхавшись селедочно-лукового запашка, послушав интеллигентный матерок из-за перегородки, спешили ретироваться. Непьющий дядя Петя, бережно накрыв сухой ладошкой полстакана водочного угощения, относил содержимое в общий барменский котел.
Вечный страж заведения имел внука Диму-Димедрола – горе и позор приличной еврейской семьи, нашего приятеля. Работая до пенсии всесильным заведующим продуктовых складов Подола, дядя Петя устроил непутевого внука кладовщиком. Эта ошибка обошлась экологической катастрофой. Ушедший в запой «шлымазл» случайно отключил холодильник, и пять тонн забродивших дрожжей затопили Глыбочицкую. Обладая хрящевато-крючковатым носом и абсолютно белыми глазами, Димедрол имел успех у определенного типа женщин.
Во время драконовской горбачевской безалкогольщины влюбленная в нашего героя дура, отбыв в командировку, оставила ключи от квартиры малознакомому хахалю. Наутро шел повальный обзвон корешей:
– Все сюда, немедленно!
Обшмонав, по привычке, хату и обнаружив 40 (!) трехлитровых банок с водкой (позднее выяснилось, что мать возлюбленной грешила выносом с ликеро-водочного завода), Дима впал в экстаз. За неделю квартиру посетили все желающие.
– АНы идут на заправку, – лозунг тех счастливых дней.
Вернувшаяся подруга не обнаружила даже так называемого мини-бара – коллекции аэрофлотовских стограммовых бутылочек с алкоголем, украшения советских сервантов. Был выставлен счет, конечно, неоплаченный, и Димедрол был изгнан, что, впрочем, его ничуть не смутило.
В конце восьмидесятых «Бритва» лежала в руинах, а дядя Петя и его незадачливый внук отбыли на историческую родину. Надеюсь, что Петр Ефимович достаточно долго грел свои боевые кости под солнцем Хайфы, получая заслуженную военную пенсию.
Заканчивая эту главу, с ужасом понимаешь, что перо не успевает за прыткостью, с которой отбираются и переименовываются торговые заведения центра. Только повосхищались долгожительством ювелирного «Каштана», а он уже банк. Имевшие полувековой стаж «Украинські ласощі» тоже не устояли. Знаменитый гастроном «Объедки» на углу Большой Житомирской и Владимирской поглотила кофейная империя. Перетасовкам, изменяющим привычные и дорогие как память для коренных киевлян наименования, не видно конца.
К следующей главе: БРЕЙН-РИНГИ
2 коментарій