Хроники уходящего Города

К предыдущей главе: Пляжи



«Ми – это ми, а ви – это ви».

Эту загадочную формулу разделения славянских и кавказских народов вывел сын начальника Ортачальского острога – центральной тюрьмы города Тбилиси, гостивший в нашем городе.

Живописуя Киев и его специфическую часть населения, невозможно забыть визитеров из тогда еще братских кавказских республик. В первую очередь, жителей солнечной Грузии, одного из самых богатых вассалов СССР, успешно разворовывающей госдотации и славящейся особенным гостеприимством к нужным людям.

Мало кто из тамошних знакомых не представлялся потомками княжеских родов древней Мцхеты. Получалось, что почти все население было родней царицы Тамары.

Художник, кинорежиссер, вор – считались единственно приемлемыми профессиями для тбилисского мужчины. Непонятно, кому доставалась честь производить популярные грузинские вина и выращивать кудрявых барашков для шашлыка по-карски.

Повальной воровской экспансии тогда еще не было. В Киев прибывали представители творческой интеллигенции, возрастные мачо, деляги и наркобольные граждане грузинской столицы, вносящие разнообразие в быт размалеванных блондинок и заметно оживляющие милицейские сводки.

Грузинские наркоманы (себя они именовали гордо – морфинисты) активизировались во время особо уважаемого ими праздника Маковея. В Тбилиси манипуляции с «соломкой» грозили безжалостным сроком, и продающие на углах киевских улиц букеты из засохших маковых головок украинские старушки воспринимались измученными наркоскитальцами «дэдами» – грузинскими мамами.

Самым авторитетным в этих кругах считался «профессор Циква», зять кинорежиссера, постановщика известного сериала о похождениях мингрельского абрага. Обладая иконописным ликом византийского письма, Илья свое высокое научное звание получил за непревзойденный талант варить «ширку» из любых ингредиентов. Одним из тбилисских методов добычи жизненно необходимого допинга было дежурство в белых халатах под аптекой в ожидании выходящего пенсионера, получившего по рецепту наркосодержащее лекарство.

– Вай, дорогой, ми ошиблись, дали не то, – внушали лжепровизоры и пытались заменить желанное на ампулы с дистиллированной водой.

В другом случае организовывалась засада под наркопритоном, где отоваривались зельем более имущие коллеги. На дряхлую «копейку» цеплялась мигалка с сиреной, и имитировалась милицейская погоня. Главным было дождаться, когда из преследуемой мажорской брички начинали на ходу выкидывать пакетики с кайфом. Можно было остановиться и прошерстить с фонариком обочину.
Вот примерный портрет тбилисского наркеши. Худой, сутулый, в темных очках, преимущественно в черной сорочке (этим украинским словом они именовали мужской трикотаж) и «чусиках» (тряпичных ботах на веревочной подошве, имитации европейских эспадрилей, производства тбилисского Авлабара – района армянских цеховиков). На шее обязательный носовой платок – для гыгыены: с водой и стиркой в Тбилиси всегда были проблемы.

С появлением первых видеосистем вошло в моду «втыкать» и получать дополнительный адреналин перед телевизором, показывающим ужастик с гнусавым переводом, периодически вскидываясь со вскриком:

– Виключи скорей, мине страшно!

В киевском кинотеатре «Зоряний» в конце восьмидесятых крутили полнометражный фильм-концерт «Роллинг Стоунз» – постперестроечый идеологический прорыв Запада. Приняв «лекарство» и «пыхнув» в полупустом зале кинотеатра, гости из грузинской столицы закемарили.

– Понравился концерт, генацвале?

– Я всю жизнь Джаггер уважал, а он, как Леонтьев, в трико пригал (лидер легенды ритм-энд-блюза выступал с голым торсом и в лосинах американского футболиста – С. М.), – разлепив слипшиеся веки, вывел неодобрительное резюме приблатненный ветеран иглы Зураб.

Его всегда отличала логика и острота мышления. Чего стоят его воспоминания о детстве.

– Ви не знаете, как я любил свой бабушка. Он мине всегда учил: Зура, не ходи в темный двор и парадный, там злой наркоман поймает и уколет тибе. Я всю жизнь спрашиваю сибе, гдэ этот двор, гдэ этот парадный?

Ни в коем случае, читатель, не воспринимай эти строки как оду страшному пороку. Это всего лишь зарисовки с реальных типажей. Можешь поверить, что все они кончили плохо.

Иными были представители кавказского секс-туризма. Озабоченные недоросли состоятельных грузинских семей (имеющие, впрочем, жен и наследников) везли в обезалкоголенный Горбачевым Киев в огромном количестве чачу, коньяк, нефальсифицированные тогда еще «Хванчкару», «Ккиндзмараули» и на каком-то этапе были желанными гостями. Разомлев в обществе киевских красоток, они вздыхали:

– Все у нас есть, а этого не хватает.

Напоминание о красавице-жене отсекалось:

– Каждый день шашлык есть – фасоль захочешь.

На поверку вся эта горячность заканчивалась «кроличьим ударом». Разоблаченные опытными жрицами любви, охотники за «траки» и «дзудзу» на время успокаивались, принимали правила игры и становились веселыми грузинскими парнями. Кстати, слово «траки» не имеет ничего общего с гусеницами танка, обозначая на языке Руставели объемистый женский зад.

По рассказам склонных к самоиронии гостей, не одно поколение грузинской золотой молодежи первый сексуальный опыт получало в привокзальной тбилисской гостинице, где часто гастролировали три пергидрольные пожилые тетки из Воронежа, снимающие спермотоксикоз вахтовым методом. Наткнувшись в холле на друзей, ожидающих своей очереди, отпрыски грузинской элиты имитировали поиск якобы приехавших родственников, остановившихся, по иронии судьбы, в этом же отеле. Через неделю любители клубнички создавали аналогичную очередь у дяди Арчила – венеролога, дедовским методом решающего проблемы солдатского насморка.

Ответные визиты в Грузию происходили следующим образом: нагруженные киевскими тортами (не менее трех в каждой руке) гости встречались почти у трапа самолета и с помпой транспортировались на алтарь изнурительного грузинского гостеприимства. В то время вековые традиции приема гостей казались искренними и бескорыстными. Не буду вдаваться в смакующие описания застолий. Любители пожрать могут полистать «Триста блюд грузинской кухни», конечно, если смогут достать это микояновское издание пятидесятых годов прошлого века.

После беспощадных возлияний и скрепляющих ореховых подлив наступала неминуемая расплата. Натуральный «Боржоми» уже не помогал, безумно хотелось легкого супчика, не предусмотренного в меню. Красоты древней Мцхеты не радовали. Мечталось о возвращении домой, к хоть и регулярным, но умеренным пьянкам, однако вырваться из обязательной гостевой программы было непросто.

Ошибкой был приезд в июльский Тбилиси. Город представлял собой раскаленную чашу с липким сорокаградусным варевом. От жары попрятались даже неприхотливые курды, бессменные городские санитары-дворники.

Принимающая сторона в лице закадычного дружка Гоги, сына уважаемого ресторатора, отца двоих детей, жуира и мачо союзного значения, предложила съездить в Имеретию, к родне, обещая более сносный климат. С водой в городе был напряг, и помыться перед дорогой пришлось в городском бассейне. Тбилисцы в большинстве своем плавать не умели. Иссекающая город мутная Кура для водных процедур не годилась, а пляж искусственного моря, аналога Киевского, пугал историей о черном дайвинге. Береговые спасатели топили состоятельных граждан и якобы, после долгих поисков, продавали тела безутешной родне.

Тбилисский бассейн в то время казался филиалом Пицунды. По периметру в шезлонгах возлежали «княжны» с подтопленным безжалостным солнцем макияжем, обносимые буфетчиком «Тархуном» и «Лимонадом» ядовитых колеров – продуктом национальной гордости. Плавательные дорожки пустовали, а в детском лягушатнике мокли несколько волосатых торсов, с вожделением ожидающих появления Валэчки – молоденькой тренерши в белом халатике, волей институтского распределения очутившейся в столь дивном месте.

Автобус «Тбилиси – Зестафони», переполненный провинциалами, с лихостью нес к новым впечатлениям. Они начались возле обычного равнинного селения, архитектурой и садиками похожего на городки украинского Левобережья. По салону зловеще зашелестело:

– Вэй ми, Руиси…

Почтенные матроны в черном, пузатые виноградари и дети буквально распластались на автобусном полу. Оказалось, мы пересекали «черную дыру» Грузии – населенный пункт Руиси, славившийся необузданными, бешеными нравами. Мало кто из его жителей отходил естественным путем.

«Убит камнем, застрелен из обреза, зарублен соседом» – так выглядели местные эпитафии.

Любой деревенский праздник подкидывал работу мастерам ритуальных услуг. Подрастающее поколение тренировало глазомер, обстреливая из всех подручных средств транзитный автотранспорт. Меры безопасности пассажиров стали понятны.

Чудом, с нарушением всех мыслимых дорожных правил, мы прибыли в промышленную столицу Западной Грузии – Зестафони. Дребезжащий «Москвич» привокзального кинто уверенно поднимал нас в нагорную часть Имеретии.

От Закарпатья местный ландшафт отличался курчавостью, ядреным изумрудным цветом и повышенной влажностью. На вершине холма возвышался деревянный дом на сваях с обширной верандой – родовое гнездо семьи Каланадзе. Первый этаж классической деревянной постройки с очагом и кухней занимала родня, а второй поразил количеством раритетных железных кроватей на панцирной сетке, застеленных свежим бельем, в постоянной готовности встретить и разместить гостей.

– Это наш антиквариат – без особого пиетета Гоги познакомил меня с лежащим на кровати стариком благородной наружности – патриархом рода.
– Гамарджоба, батоно!

В ответ глаз старца вспыхнул былым огнем, и прозвучала длинная тирада на грузинском.

– Говорит, что в наши годы даже муху имел, – перевел малопочтительный внук орлиный клекот. – Врет, кроме жены никого не имел, пошли лучше выпьем.

За домом уже происходил ритуал добычи вина из закопанных в землю «чури» – глиняных емкостей с конусообразным днищем. Содержимое этих аккумуляторов счастья добывалось при помощи кувшина с прикрепленной длинной палкой. Выпитый тут же стакан приравнивался к трем за столом. Увы, вино оказалось шипучим белым, так как в этой области выращивали шампанские сорта винограда. Культура потребления этого напитка требовала многолетней практики, и неискушенный гость быстро «поплыл», тем более после дороги и натощак. Когтистые лапы курицы в ежевике – главной фишки местной кухни – энтузиазма не вызвали. Широкая веранда спьяну казалась палубой лайнера, а океан заменял блеск грязи деревенской улицы после прошедших накануне дождей.

Утром гость с ужасом рассматривал свежий «фофан» на пол-лица у засмуревшего соседа, желавшего доброго утра из-за забора. Обрывки памяти фиксировали ночную возню с демонстрацией единоборств.

– Нэ волнуйся, гостю можно все, – цинично усмехаясь, успокоил Гоги, с иронией относившийся к сельским согражданам. Миссия всей деревенской родни сводилась к уходу за детьми, подбрасываемыми на лето, и обеспечению сельхозпродуктами и домашним алкоголем тбилисских аристократов.

Вся последующая неделя прошла в застольных испытаниях. Гость держался как мог, но частая потеря лица была неизбежна.

– Не бойся, пэй чисто, чисто, – кричали виноградари, демонстрируя катанием по бочкообразным грудным клеткам опустошенные граненые стаканчики.

В один, далеко не прекрасный день шипучка зафонтанировала из всех возможных отверстий организма. На мольбу о крепком чае гость получил большую чашку теплой воды с нераспускающимися чаинками. Толк в древнем китайском напитке понимали только джигиты с тюремным прошлым, а добропорядочные крестьяне красивыми импортными банками с чаем декорировали дедовские буфеты, но не употребляли. Вернувшийся в Киев гость навсегда утратил вкус к шампанскому.

Главной штаб-квартирой прибывающих грузинских знакомых была двухкомнатная квартира сына скандально знаменитого режиссера. Наследник звучной отцовской фамилии был по образованию архитектором, а по призванию – мелким жуликом и картежником. В творческом плане природа здесь явно отдохнула. Вершиной его короткой зодческой деятельности был недостроенный пивной ларек на Гидропарке, зато в кругах киевских катал он был весьма популярен, имея репутацию сладкой булочки, скорее, даже большой ромовой бабы. Кто и когда привил ему страсть к азартным играм, уже неизвестно.

Гусь



Вынос проигранных маминых шуб и колец уже не решал проблему долгов, и сын послал слезную мольбу о финансировании отцу, вернувшемуся к тому времени в Тбилиси после отсидки лагерного срока, грозясь в случае отказа наложить на себя руки.

Отзывчивый папа прислал бандероль. В перевязанной шелковой лентой коробке лежала веревка и кусочек хозяйственного мыла.

Эпатировать и чудачить было смыслом жизни Режиссера. Все оправдывалось талантом и международной известностью созданных им поэтических киношедевров, приводящих в восторг эстетствующих снобов, но мало понятных широкой аудитории.

Не вдаваясь в жизнеописание великого человека (что можно добавить после бесчисленных посмертных публикаций книг и диких интервью сына?), хочется пересказать историю одного эпатажного сюжета, так как она лежит в контексте нашего повествования.

Итак, в конце восьмидесятых Режиссеру нанесла визит французская писательница, в юности прославившаяся бестселлером, а в перезрелом возрасте возглавлявшая борьбу за эмансипацию женщин Запада. Переводчица из общества СССР – Франция (привилегированного гнезда сотрудников КГБ) представила гостью. Режиссеру это имя было незнакомо, ее романов он не читал, и спонтанный визит продвинутой француженки был ему глубоко неинтересен. Побродив по дому, рассмотрев знаменитые коллажи, гостья пожелала выпить, но брудершафт не состоялся. Мэтр страдал диабетом и алкоголь чуждым по духу не выставлял. Феминистка порылась в сумке, извлекла табакерку, полную кокаина, и предложила угощаться, явно перепутав богемную тусовку Монмартра с советскими реалиями. У овчарки-переводчицы зашевелился накрученный надбровный локон излюбленной прически буфетчиц и ответственных работниц и закатились глазки-буравчики.

– Я не употребляю, но вам помогут.

Призывный клич покатился по крутому спуску Сабуртало. Помощники ждать себя не заставили, возникнув, словно чертики из шкатулки. На улице проживало немало курдских семей, потомки которых кайф употребляли по возможности регулярно, и содержимое писательской шкатулки явилось для них даром небес. Естественно, через минуту порошок, чудом протащенный через таможню, исчез.

– Это 3 тысячи долларов! – взыграли французские гены скупости. – Мне хватает на год!
– Мадам, вы сами предложили, – закончил аудиенцию Режиссер, выставляя за дверь прогрессивного деятеля культуры и ослабевшую от впечатлений стукачку.

Кроме замечательного сына, Режиссер имел живущего под боком не менее замечательного племянника Гарика-Шимпанзе. Его папа был парикмахером и всегда завидовал международной известности свояка.

– Все говорят, что он гениален, а я тоже по-своему гений, сумел побрить в гробу самого секретаря ЦК Грузинской компартии.

Именно из-за племянника режиссер получил вторую судимость. При протежировании племяннику в поступлении в театральный институт ему инкриминировали дачу взятки. С трудом закончив театральный, Гарик был распределен в Тбилисский ТЮЗ, где получил пожизненную роль Бабы Яги. Об его изворотливости, скаредности и умения «кроить» в городе ходили легенды.

В лихолетье полусухого закона Гусю (сыну Режиссера) из Тбилиси передали на день рождения 30 литров коньячного спирта. Прибывший в Киев на гастроли Гарик довез лишь разведенные пол-литра.

– Мы очень-очень долго ехали, немножко выпивали, а остальное, наверное, испарилось!!!
– Ну ты и козел!

Подобных слащаво-гнилых персонажей в нашей компании называли «говно с повидлом», но Шимпанзе все было нипочем.

Гусь вспоминал, как застал отца в позе роденовского «Мыслителя» над решением математической задачи.

– Ничего не могу понять, выдал Гарику пять рублей на яблоки, и он принес именно то, что надо. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.
– Папа, а ты их взвешивал? – спросил ушлый Гусь.

При проверке выявилась недостача трехсот граммов, и мэтр тут же успокоился. Все было как всегда.

Тбилисские армяне рассказывали, как вместе с Гариком поехали в незнакомое горное село, где гостил Режиссер. Крепко выпив, вышли проветриться, и Гарик пожелал порулить чужой «шестеркой». Разогнавшись на деревенских ухабах, он перепутал тормозную педаль, газанул и врезался в толпу виноградарей, гулявших на сельском празднике.

Вместо остановки, оказания помощи и хотя бы извинений он помчался дальше. Увы, дорога уперлась в скалистый обрыв. От надвигающейся толпы селян, вооруженных кольями, попытались отбиться складными ножиками, но были подвергнуты жесточайшей экзекуции. С оханьями доползли до горной речки – умыться.

– А где же Гарик?

Виновник ДТП в это время, безо всякого для себя урона, поедал сациви, запивая домашней «Изабеллой». Отметим, что дом находился километрах в трех от лобного места.

– Мы твой рот кунэм, ты где был?
– Меня сразу ударили, и я полетел вниз. Катился, и докатился прямо сюда.

Таков был Гарик-Шимпанзе.

Пугать детвору в театре юного зрителя он больше не хотел и, беззастенчиво используя фамилию и авторитет дяди, проскользнул в Москву. Прямо в театр «Современник».

– Ефремов сказал, что такого актера у него еще не было.
– Не было, нет и не надо, – обрезал разгулявшегося племяша Режиссер.

С кончиной великого человека у Гарика полностью развязались руки и выросло подобие крыльев. Он объявил себя режиссером и преемником дядиных традиций. Снял парочку киноплагиатов, обезьянничал в создании коллажей и потихоньку присасывался к фондам имени покойного. С годами внаглую поменял фамилию и изредка туманно выступал по российскому ТВ. Времена и грани в его рассуждениях стирались, и он становился уже не чадом гениального брадобрея, а как бы законным сыном и наследником дела великого Режиссера.

Истинный сын в Киеве в это время нюхал и продолжает нюхать «квачик». Исключительно по собственной лени.

Вернемся в его квартиру. На кухне этого ковчега (где реально было всякой твари по паре) можно было на пьяный «бис» услышать грузинское семиголосье «Креманчули», исполняющее «Пипки-Пипки» (трогательная песня о снежинках), стучали костяшки нард, звучали проклятия соседки, по иронии, единственной в доме армянки, грозящей вызовом милиции.

– Вызывай, дарагая, пусть всэ приходят, випить всэм хватит.

Несколько случайно подслушанных грузинских монологов:

1. Рассказ о несчастной киевской любви огромного Бадри – теоретика
национальной борьбы «Гидооба»:

– У мине такой красивый дэвушка никогда не бил. Он пригласил на день рождения. Я взял с собой Гоги и Сему. Вах, какой стол накрыли родители! Гуляйте, пейте, дарагие, а сами, чтобы не мешать, ушли. Я насчытал дивинадцать дэвушек. Это должен бил бить ночь любви. Самый красивый из них посадили рядом с Гоги. А он и Сема, тост за тостом, рюмка за рюмка. На дэвушек ноль вниманий. Канэчно, они в Киеве давно. Я пошел со своей на кухню пагаварить. Слышу крики и удары. Я вбежал комната. Вижу, Гоги повалыли и бьют. Как они его били! Дэвушки сняли туфель и каблуком, шпылькой, чэм попало. Всэм стоять! Еле отбил. Оказалось, Гоги напился и самый красывый разбил губа. За что? Он мои тосты нэ понимает. Я и Сема вынэс его на сибе. Это должен бил быть ночь любви, а ми ушли тихо, как воры. Эх, что дэлать, такой дэвушка у мине никогда нэ будэт…
– Маловато будет, – подает реплику Гусь. – Нужно было за гостеприимство отлупить папу, маму, а дедушке и бабушке, для куражу, поломать конечности.

2. Монолог субтильного рыжеватого «морфиниста»:

– Ви не думайте, что я худой и слабый. Я в Москва в рэсторане с дэвушкой сидэл, когда он подошел. Большой такой, ореховский бандыт. И мой дэвушка за руку тянэт. Зачэм так, он же нэ хочэт с тобой танцевать? И тут он мине ударил. И я полетел…
Глаза рассказчика мечтательно закатились, явно перейдя в блаженную наркоплоскость.
– …Потом я встал, раскрил нож, вот это, «Лысичка», и пошел, пошел, пошел!
Стало ясно, что, пересмотрев накануне в полудреме «Однажды в Америке», он больше всего возбудился сценой, где Лапша с помощью «выкидухи» спасал друзей.

3. Впечатления автомобильного вора-барсеточника, неисповедимыми путями очутившегося в гостях:

– Я очэнь люблю Киев. Мине здэсь харашо. Сегодня я узнал новый улиц. Он назывался Воровско́го. На нем ми «взяли» два барсетка. Очень хароший улиц.
Гусь делает поправку:


– Ну это вы погорячились, улица названа в честь коммуняки Воро́вского.
– Вай, как ми ошиблись. Я этот коммунист мама мовткан.

Справедливости ради, отмечу, что на гусиной кухне, кроме подобных россказней и бездарного алкоголизма, звучали искрометный юмор, декламировались переводы Тициана Табидзе и шли споры о грузинском кинематографе.
В месиве сомнительных интернациональных гостей проскакивали лоснящиеся ваксой босяковатые физиономии ангольских студентов, забредших на огонек, барыг-поляков, криминальных прибалтов и многих других.

Главный прокурор уездного польского города, похожая на тяжеловоза-першерона гостившая у соседей Бася, увидев обилие горячих брюнетов, полностью забросила святые для каждого поляка гендлярские дела и, прихватив с собой привезенную на продажу волчью шубу, попыталась переселиться поближе к веселой компании. Гималайский волк был продан по-заниженному и быстро пропит, но потенциальные жертвы ее темперамента под любым предлогом старались переадресовать ее друг другу. Призыв «Всэм расскажешь, что прокурора имэл» успехом не пользовался, и очередной ночной партнер костистой Мессалины попросту разыгрывался в нарды.

Гормональная поддержка, естественно, иссякла после Басиного финансового банкротства, и светило польской юриспруденции отбыло в родной Ольштын.

Всю свою жизнь сын Режиссера выстраивал хитроумные многоходовые комбинации. Надо отдать должное, поначалу они срастались, но все дивиденды заранее распределялись между игровыми шакалами, позднее кидались в ненасытные топки «казинак».

Жена-лимитчица, певшая в церковных хорах и на первых порах уверенная, что сорвала житейский джек-пот, быстро оголодала и сбежала в окопы воюющего Сараево, предпочтя вяло-истеричному мужу бойцов балканской бойни. В небытие быстро ушли пес миттельшнауцер, с голодухи прогрызший выигранный где-то мешок сахара, и попугай Жора, диким голосом озвучивавший термины игры в деберц.

Именно сын Режиссера, после многолетнего общения с людьми кавказской национальности, вывел непреложную для себя истину:

– Брат, – обозначение лоха.
– Мамой клянусь, – поимею тебя при любом удобном случае.

После обретения независимости Грузию залихорадили опереточные гражданские войны, смены президентов, повальное обнищание и прочие катаклизмы. Туристический бум приостановился.

В начале 90-х стабильно необустроенная Украина представлялась неким Эльдорадо, в мутном экономическом болоте которого появлялся шанс отлова золотого карася, но главным стимулом для грузинских бизнесменов была реклама расплодившихся борделей по вызову. Ею пестрели все коммерческие рубрики украинских газет.

– Вай, тут такое… звонишь, тебе привозят дзудзу, траки, пэхи, на выбор, бландынка, шатен, брунэтка, что хочешь, – летели горячие телефонограммы на родину.

Любвеобильные бичо, побросав семьи, мчались в Киев делать «бызнес». Попытка продажи партии майского чая, практически соломенной трухи, успеха не имела, а полвагона левого марочного коньяка «Варцихи» ушло на оплату девочек фирмы «Контакт» – лидера секс-индустрии с демпинговыми расценками. Помыкавшись пару лет на съемных квартирах, генацвале возвращались латать бреши семейного бюджета домой. Конечно, это касалось хоть и склонных к жульничеству, но не промышляющих воровством.

Нынешние президентские братания наших стран, к сожалению, никогда не сделают доступным свободное перемещение и общение на бытовом уровне своих сограждан. Платить за авиабилет 300 долларов (в советское время 29 рублей), чтобы попасть в расчлененную междоусобицей страну, не решится никакой ностальгирующий романтик, а новому компьютерному поколению это на фиг не нужно.

К следующей главе: Фарц