А.С.Д. в Google News - натисніть Підписатися

Киевляне (часть 2-я). Заметки Антигероя


Заметки Антигероя

К предыдущей главе: Киевляне

Ходуля, Хобот и Лимур… Необычные для граций имена, но именно под такими прозвищами трио оставило след в хронологии киевской тусни конца восьмидесятых. Лидером была Ходуля, инфизовская теннисистка, долговязая деваха с походкой идущих в атаку белогвардейцев-каппелевцев из легендарного фильма «Чапаев».

Та, которая Хобот, обладала соответствующим профилем, ну а Лимура можно назвать почти красавицей. Этакий прототип Орнеллы Мути. Правда с легкой, плебейской кривизной ног и с отсутствующим выражением зеленых гляделок, взиравшими на мир с интеллектом обсосанных леденцов.

Основными жизненными приоритетами для трио были: рюмка, «сига» и музыкальные кривляния Майкла Джексона.

Для Ходули, по слухам втихую кропающей лирические стишата в девичий дневник-гербарий, в бытовом общении сложить связную фразу было мукой. Прикалываясь, ей, за тираду из пяти слов предлагали по 5 рублей, но это было невыполнимо.

– Ну вы дурные…

Подружки также не блистали риторикой, но это не было помехой к успешному «динамо» пылких кавказцев в ресторане «Русь». До отвала набрудершавтившись:

– Пэйте, ешьте, дарагие! – они выходили припудрить носики и наперегонки ломились с горы, на которой возвышался культовый вертеп тех лет. Случались и погони, но объятые страстью самцы явно уступали «динамисткам» в спринтерской подготовке.

Контингент арабо-негритянских общаг прекрасно знал троицу блудниц и радости при встречах не испытывал. После налетов девичьей банды из комнат исчезали предметы гардероба и туалетные принадлежности. Едва завидев их, нигериец Джонни, грудью становился на защиту личного холодильника с валютными припасами из магазина «Каштан».

Хобот, большая любительница «шары», в том числе и сладкой, канючила:

– Джонни, можно мне немного шоколадного масла?
– Мозна, толька, немнозка, – обреченно вздыхал африканец, обожавший при всех жульнических раскладах давать честное христианское слово, готовя себе теплое местечко в грядущем негритянском приходе.

Первые ласточки афроамериканского толкования догм христианства залетели к нам в начале девяностых и мне вспоминается курьезный случай. Прогуливая любимого фокстерьера в Ботаническом саду (что на Печерске), услышал бодрящий музон. У входа расположился, снаряженный электронными усилителями квинтет, под роковый аккомпанемент вещавший проповедь.

Между тем, на горизонте появились два православных священника. Как полагается, дородных и авантажных. Окруженные толпой богомолок-кликуш, батюшки важно прошествовали мимо рокеров-псалмистов, зато разъяренная паства, забыв о смирении и всепрощении, клюками и другими подручными средствами, вмиг разнесла аппаратуру проповедников самозванцев!

– Ироды окаянные!

Тогда, покушение на веру предков удалось пресечь, но кто сделает это сейчас?

К приятелю приехали гости из Еревана. Два щуплых полуинтеллигентных ювелира по инерции и согласно традициям, попросили познакомить с «дэвочками». Ходуля и Хобот, толком не обтрусив пляжный песок, практически в купальниках, примчались на такси. Очень хотелось срубить по-легкому деньжат.

– Ну, где эти чертовы банабаки?

Оглушенные басом из прихожей, перепуганные резчики камей спрятались на балконе.

– Э, таких нэ надо, мы дадим дэнэг, пусть они уйдут, да…

Несмотря на общую суровость, девки не были чужды сантиментам. Рыдая они поведали жуткую историю.

Выпивая ночью на берегу Гидропарка, на соседнем топчане обнаружили аккуратно сложенную одежду. Хозяин не появлялся, наши наяды перетрусив вещички, отобрали практически новую рубашку с лейблом «made in France», вполне пригодную на подарок Венечке- новому спонсору Лимура.

Уже на мосту, из кармана сорочки выпала записка – завещание с обвинением в своей смерти прокурора Днепровского района.

– Ну все девки, шиздец! За своей рубашкой утопленник непременно вернется!

Одного из наиболее ярких и харизматичных представителей старшего поколения звали Володя Монгол. Лицо воинственного мурзы, высокий рост, золотой оскал и, без малого, отсиженный тридцатник за плечами.

Последняя судимость, можно утверждать смело, была получена по политическим мотивам… Все, водившие даже шапочное знакомство с великовозрастным чадом высшего партийного божества, накрывались пожизненным колпаком. А совместное употребление алкоголя и наркосодержащих было весьма чревато. Никого не волновало, что «дитятко» само, неудержимо, рвалось окунуться в городскую грязь. Оберегая его от дурного влияния, использовали все средства.

С помощью дурдомовских инъекций обратили безобидного и ясноглазого «Шампусика» в кочан капусты, а Монголу, скрутив руки, всунули в карман коробок с «дурью», обеспечив двухлетний «отдых» в городе Шостка.

В свои шестьдесят, несмотря на периодические излишества, Монгол мог дать фору во многом. Его задубленная северными ветрами фигура источала, казалось, неисчерпаемый энергетический заряд.

Ко всему, он был великолепным рассказчиком. Эмоциональным и жестикулирующим. Его эссе по тюремным (да и не только) мотивам, зачастую могли поспорить с «Колымской прозой» Шаламова и не имели ничего общего с дворовыми россказнями алкогольно-уголовной шушеры, распинающимися перед жаждущими блатной романтики босяками-малолетками.

Киевляне (часть 2-я). Заметки Антигероя

Интересно было услышать о первой увиденной немецкой мотоциклетке с нарядом полевой жандармерии, треск которой, на Софиевской площади, разбудил тогда еще не Монгола, а просто подростка Вову. К слову, квартиру, с балкона которой можно заглянуть под хвост гетманской кобыле, ему сохранила родная тетка, обожавшая непутевого племянника-сироту.

Поучительными были его рассказы об оккупации. Хотя фашистские захватчики сразу остудили воровской задор, уже через неделю развесив на бульваре Шевченко дюжину маститых жиганов, криминальная дорожка юного Володи стартовала именно в это время.
Кражи у спекулирующих на базарах солдат румынского (опять румыны!) корпуса, сейчас можно рассматривать как героические будни подполья, но история подвиги Монгола не оценила.

Его лагерная жизнь началась сразу после войны и с интервалами продолжалась до конца восьмидесятых. В «сучьем» лагере под Воркутой шестнадцатилетнего Монгола пригрели пленные эстонского легиона. Из тех, что приковывали себя цепью к огневой точке и десятками косили ненавистных «комми» из гордости вермахта – многофункционального пулемета МГ.

С полученным «четвертаками», в промозглой лагерной тундре, они не опускались, военной выправки не теряли, с гордостью донашивали свои шинели и кепи с длинными козырьками. Старший из них, майор Густав, проникся к воришке с азиатскими чертами и по возможности оберегал и подкармливал.

Рассказы Монгола всегда дышали уничтожительной самоиронией, в них напрочь отсутствовал пиетет к воровским понятиям и тюремным заморочкам. С достаточной долей ехидства он вспоминал группу закавказских жульманов, соседей по вагону-теплушке тюремного экспресса, шедшего в восточном направлении.

Там, честную компанию, встретил сорокаградусный мороз, румяные конвоиры и лающие гибриды, известные как «Восточноевропейская овчарка». На снегу высилась гора валенок, ушанок и ватных комплектов. Облаченная в драповые «аэродромы», белые шелковые шарфы и лакированные полуботинки «вора’», заартачилась.

– Э начальник, ми казенка не наденем, в своем пойдем!
–Не хотите, как хотите, – проявил либерализм эмвэдешний капитан.

До лагеря было километров пятнадцать и колонна зэков погребла по аллее, прорытой в снежных заносах армейским вездеходом. К счастью, для гордых южан, на лагпункте имелся неплохой хирург, набивший руку на ампутациях обмороженных конечностей.

Иногда Монгол нагонял жути, переходя с прозы на весьма специфическую поэзию. Так, контрабандно проникнув на полуармянскую свадьбу, дождавшись тоста за родителей, вскочил и продекларировал следующий спич, обратя в панику веселящихся гостей:

Под тем крестом
Лежишь зарыта
Ты обращенная в прах
А над могилой
Стоит преступник сын в слезах
Но вдруг могила задрожала
Из гроба голос раздался
Уйди, уйди сынок немилый
Моя любовь к тебе остыла
И в сердце больше нет тепла…

Хлопнув опустошенную рюмаху об пол, он сел на место

– И так бывает!

В повисшей тишине раздался перепуганный шепот:

– Какой могила, ми боимся…

Что поделать, многолетнее каторжанство ни для кого не проходит даром и можно простить нашему герою маленькие чудачества.
А их, признаться, хватало.

То притащит в кафешку «Ливерпуль» чемодан набитый кэгэбешными досье на завсегдатаев подольской синагоги (другой тогда не было) и еврейских отказников [10], предлагая всем желающим ознакомиться с содержимым пыльных папок из невесть где добытого архива.

То начнет играться с гранатой Ф-1, вставляя и вынимая чеку. Выпивающая рядом компания наблюдает за манипуляциями, не ведая что «лимонка» учебная. Затем рассыпается в стороны со скоростью, о которой может только мечтать спринтер-олимпиец.

Прожив бурную и где-то героическую жизнь, Монгол ушел из нее неординарно. В акватории спортивных баз на Трухановом острове, он начинал заплывы уже в апреле. Но сердце этого могучего человека однажды не выдержало литрового коньячного разогрева и последующего охлаждения в Днепровских водах.

Рассказывая о Монголе и его поэтическом даре, вспомнил, что и близкий приятель Жора Арбуз [11] какое то время (к счастью недолгое) был поведен на стихоплетстве. Наверное, для пегасов и литературных муз решетки и «колючка» не служат преградой. Они легко преодолевают тюремные стены, за которыми озаряют избранных.

Отбыв очередной срок, по привычной статье «мошенничество», Арбуз осчастливил киевский андеграунд, размноженным на пишущей машинке, сборником.

Это была, конечно, не Баллада о Реддингской тюрме, но все же… Точно знаю, некоторые тексты в своем творчестве использовали полуподпольные роковые команды, что помогло заиметь популярность.

В подборке присутствовал обширный антисоветский цикл, но сейчас припоминается лишь четверостишие:

Обкомы, райкомы, парткомы
В разливах бредовых идей
Как белые пятна трахомы
Безликие лица вождей…
Что то из символистического стеба:
Как то вечером
В дебрях Кейптауна
Я изнасиловал
Мальчика дауна…

Немного на мотивы украинского лубка:

Я зранку бачив дивний сон
Неначе в сраку лізе сом
А потім линь, за ним карась
А потім срака тільки хрясь!

Когда наступили времена псевдодемократической болтологии и тявкавшие из подворотни писаки постепенного входили в официоз, Арбуз к ним не примкнул, ставя перед собой иные профессиональные задачи, никак не связанные с литературой.

Читать дальше: Киевляне (часть 3-я)

Примечания:

10. Годами ожидавшие разрешение на выезд к Стене плача или заокеанскому раю.
11. Более расширенный образ, которого выведен в «Хрониках уходящего города».

0 коментарів

Ваше имя: *
Ваш e-mail: *

Подписаться на комментарии